Про Иванова, Швеца и прикладную бесологию. Междукнижие

22
18
20
22
24
26
28
30

— Обыкновенным, — грустно усмехнулся домовой. — Отвар из особых трав, жертва, ещё что-то... я не колдун, плохо разбираюсь. Потом мы неожиданно подружились. Хотите верьте, хотите нет, но так случилось. В ночь, перед расстрелом, он меня хотел отпустить, прощенья просил. А я в ответ поклялся семью его беречь. И от предложенного подарка отказался. Тогда мне казалось, что я поступаю правильно.

— История с Жижиными?

— Чистая правда. Дочка моего хозяина... и друга знала про ошейник. Вот только при всей её интеллигентности, жёсткая была женщина. Когда всплыло о проделках младшенькой и поступке старшей, сгоряча захотела их на тот свет отправить. Генка отстоял... Упросил не обижать. Тогда она взяла с меня слово, что если ещё хоть одна попытка...

— Гашкова что, действительно дважды пытались прикончить? — поразился Сергей, прерывая хранимое до этого молчание.

— Самое смешное, да. Зойка, как подросла, назло сестрице парня начала обхаживать. Позлить хотела. Мол, я твоего бывшего себе заберу. Кокетничала, глазками стреляла, намёки делала. Тот и повёлся, как телёнок... А когда ей надоело, тоже с солью поиграться решила. Ради развлечения, посмотреть, правда сработает или Людка дурью маялась? Заговор где-то узнала... Пришла в дом, рассыпала тайно. Я всё видел и меры тут же принял.

— Такая язва? — неподдельно удивился шеф, и Иванов ответил за домового:

— Та ещё сволочь. Я с ней общался.

Напарник утвердительно качнул головой:

— Редкая жаба. Она и сейчас людям нервы расчёсывает.

Лирическое отступление быстро закончилось под басовитый рокот боярина:

— Что потом?

— Генкина мать об этом узнала. Не от меня, — акцентировал Фёдор. — Зойка сама раззвонила по всей округе. Считала, что забавно пошутила. Пошла к Жижиным, поскандалила, наговорила лишнего. Отец сестёр вызверился, и хотел Генке череп проломить. С топором заявлялся... Младшенькая ему наплела с три короба про то, как бывший Людкин ухажёр её хотел обесчестить в укромном углу и прочую чушь, а тот родной дочери поверил, естественно... Генку спасло только то, что он в район уехал, по делам. Мать разбиралась, она ещё тут гостила. Когда взбешённого родителя выпроводила, меня позвала и потребовала исполнить клятву, данную её отцу. Сгоряча хотела, чтобы я прирезал всех обидчиков. Одно слово, мать...

— Короче.

— Можно и короче, — не стал спорить домовой. — Я не хотел ничьей смерти. Да, дуры, да, нехорошо вышло. Но убивать... Чтобы хоть как-то успокоить разгневанную дочь хозяина, отговорить от мести, согласился, но с условием, что сам выберу место и время. Кое-как убедил.

— И сколько ты им отмерял до исполнения приговора?

— Первоначально? Семьдесят пять лет жития. Правда, умолчал об этом.

— А если бы умерли? До такого возраста ещё дотянуть надо.

— На то и рассчитывал. Генку на север спровадил, вахтовиком, сам тут остался. Надеялся, позабудется. Его мать ещё несколько раз приезжала, но уже не так свирепствовала. Успокоилась. Или поумнела. Напоминала про зарок, однако больше по старой памяти, чем действительно смерти жаждала. Когда Гена умер, она ещё живая была. Успела к самым похоронам. Тихонечко у сыновьего изголовья постояла, простилась, местные на неё и внимания не обратили. Имущество обсуждали, кому что достанется. Прямо у могилы переругались... А она в гроб мой ошейник засунула. Вечером, перед отъездом, вызвала меня и напомнила про клятву. Про проклятие сообщила, наложенное на ошейник. Смысл прост. Если хоть одна из сестёр умрёт без отмщения, то я... Знаете, она так и не придумала, чем наказать. Сердцем закляла. Я почувствовал. Что-то страшное... — косая усмешка покорёжила маленькое лицо. — Морозно говорила, как последнюю волю излагала. Считала, что из-за этих сестриц у её сына семейное счастье не сложилось.

— Ну а ты? — с несвойственным ему сочувствием подтолкнул рассказчика боярин.

— Честно ответил, что не хочу смертей. Просил забыть, отступиться. Упирал, что девкам и так чуть-чуть осталось. Покаялся в старом обмане, про то, что о семидесяти пяти годах не признался, о надеждах своих, что всё позабудется. Но старые люди упрямы, да и подкосил её уход Геннадия... Она настояла. Отвертеться я не мог. Слово дадено, нарушать нельзя.