«Дневник сумасшедшего» и другие рассказы

– Нет. Они сами дерутся. Так вот они и дадут себя бить – отвечал я.

Моя мать всегда ругала меня за то что я бил кошек. Теперь она наверное подозревала, что я не могу успокоится из за кроликов и буду особенно жесток к ним. К тому же я и раньше в семье был известен, как враг кошек и это установилось за мной очень твердо. Особенно я их бил, когда они затевали кошачью свадьбу. Но бил то я их не из за этого, а потому что они кричали, кричали так, что не мог заснуть. Я считал, что и в этом случае не обязательно так громко, так особенно громко кричать. А тут еще черная кошка загубила маленьких кроликов и у меня тем более появилось «законное право». Мне казалось, что мать слишком руководствуется добродетелью. И у меня невольно вырывались двусмысленные ответы, близкие к тому, чего моя мать не одобряла. Творец слишком необдуманно действует, я не могу не возмущаться. Хотя, может быть, я ему способствую… Черная кошка не долго будет высокомерно разгуливать по низенькой стенке, решительно думал я, невольно бросая взгляды на бутылку с перекисью марганца, спрятанную в ящике с книгами.

Утиная комедия

Прошло не много времени с тех пор, как слепой русский поэт Ярошенко, со своей шестиструнной гитарой, приехал в Пекин. Он часто жаловался мне: – «Тишина, тишина, как в пустыне».

Пожалуй, это верно, но я, как старый пекинец, этого не чувствовал: «Когда войдешь в комнату с ирисами и орхидеями, пробудешь в ней долго, не чувствуешь их аромата».

Мне иногда казалось, что здесь даже шумно. Может быть то, что мне казалось шумным, для него было тишиной.

У меня было другое чувство, мне казалось, что в Пекине, нет весны и осени. Часто говорил пекинцам, что климат на мой взгляд меняется. Раньше здесь не было так тепло. И так, я считал, что в Пекине не было ни весны ни осени. Кончается зима и сразу же наступает теплое лето. Только проходит лето – снова начинается зима.

Однажды ночью, как раз, когда зима кончилась и лето началось, у меня случайно оказалось свободное время и я пошел навестить Ярошенко. Он жил в семье Чжун Ми. В такое позднее время вся семья спала, кругом было очень тихо. Ярошенко лежал в постели. Его брови золотисто-желтого цвета, были нахмурены до самых волос. Думал он о Бирме, где давно путешествовал. О летних ночах Бирмы…

– В такую ночь в Бирме, – сказал он, – повсюду музыка, в домах, в траве, на деревьях. Повсюду трещат насекомые. Всевозможные звуки гармонично сливаются, как в оркестре. Они очень выдержаны по стилю. Одновременно к ним примешивается шипение змей – «ши, ши», но и это шипение гармонирует с трескотней насекомых.

Он глубоко задумался, как бы стараясь восстановить в памяти образы прошлого. Я молчал. Такой удивительной музыки в Пекине, я пожалуй никогда не слышал. И как бы я не любил своей страны, но я ничего не мог сказать в свою защиту. Глаза поэта ничего не видели, но он не был глухим.

– В Пекине нет даже лягушачьего кваканья, – вздыхая, говорил он.

– Лягушачье кваканье! – Его вздох придал мне смелости и я сказал, протестуя:

– Летом, после больших дождей, вы можете слышать лягушек. Они в каждом канале, а в Пекине здесь везде каналы.

– Э..! – произнес он.

Прошло несколько дней и мои слова подтвердились. Ярошенко где то купил больше десятка головастиков. Купил и выпустил их в небольшой бассейн, который был посередине двора перед его окнами. Этот бассейн был три чи в длину и два в ширину, Чжун Ми его как то выкопал для лотосов, но с тех пор, там даже пол лотоса не было выращено. Для разведения лягушек это было самое подходящее место. Головастики разбились на стайки и стали сновать взад и вперед. Ярошенко часто приходил навещать их. Однажды, ребята сказали ему: «Ярошенко сяньшен, у них ноги выросли». Он радостно улыбнулся: – «Э!»

Так незаметно воспитание «музыкантов в пруду», стало любимым делом Ярошенко. Он считал, что пищу для себя нужно добывать своим трудом и часто говорил, что женщины – могут разводить домашний скот, а мужчины – обязательно должны обрабатывать землю. Поэтому, когда случалось ему встретить хорошего знакомого, он всегда убеждал его сажать во дворе капусту Он много раз уговаривал жену Чжун Ми разводить пчел, разводить кур, разводить свиней, разводить коров, разводить верблюдов… Потом в семье Чжун Ми неожиданно появилось много цыплят. Они бегали и летали по всему двору. Склевали молодую, нежную траву на земле. Цыплята, наверное, появились в результате этих уговоров… С тех пор, к нам стали часто приходить крестьяне, продававшие цыплят. Когда они приходили, у них каждый раз покупали по несколько штук, потому что цыплята легко объедаются, болеют холерой и не долговечны. А один из них даже стал героем единственного, написанного в Пекине рассказа Ярошенко, который назывался: «Трагедия цыпленка».

Однажды в полдень, крестьянин вместо цыплят неожиданно принес утят. Они кричали:

– «Сю, сю!». Жена Чжун Ми сказала крестьянину, что утят не нужно. В это время во двор вышел Ярошенко. Крестьянин дал ему одного утенка в руки, а утенок и в руках продолжал кричать «Сю, сю!» Утенок так понравился ему, что он не мог не купить. Ярошенко купил четырех утят, каждого по 80 чохов.

Утята были очень славные. Их тельца были желтые, как цвет сосен. Опустишь на землю, ходят, переваливаются со стороны на сторону. Друг с другом перекликаются. Все говорили: «Хороши, надо им, пожалуй, завтра купить угрей и накормить их». Ярошенко только сказал: – «За это – я сам заплачу».

Ярошенко ушел заниматься. Все разошлись… Немного погодя, когда жена Чжун Ми принесла холодный рис кормить утят, она услышала всплески воды. Оказалось, что четыре утенка купаются в бассейне. Они разогнали головастиков и что то едят. Когда их выгнали на берег, вода в бассейне стала мутной. Долгое время спустя, когда она просветлела, из тины торчали только несколько маленьких корешков лотоса, но нельзя было найти головастиков, у которых уже выросли ноги…