Люди предпочитали все покупать в рассрочку. Время было другое, и сама Италия была другая. Экономика зиждилась на умении выкручиваться и на страстном желании жить хорошо и богато. Оба эти качества привели к развитию страны. Мой отец способствовал распространению электрической домашней техники в небогатых кварталах Тремулини, Сан-Брунелло и Санта-Катерина. На карточках он записывал размер месячного денежного взноса, и если кто-то сообщал ему, что не может заплатить сразу, его ответ всегда был одинаков: «Не волнуйтесь. Этот месяц можно пропустить. А там видно будет».
Он не раз делал вид, что позабыл о плате за следующий месяц. Если он узнавал, что его должник на мели, то очень своеобразно ему помогал, притворяясь, что позабыл о долге: не хотел унижать человека.
Очень давним нашим другом был Паскуале Амато (ласково-уменьшительно его имя звучало как Уччо). У его отца была кондитерская на Корсо Гарибальди, и каждое воскресенье отец брал нас с Джанни с собой и что-нибудь вкусненькое нам покупал. Взамен, как и многие другие, мать Уччо пользовалась кухонной электротехникой. Как-то раз она сказала: «Была вчера у синьора Версаче, но с трудом его нашла: он просто зарылся в бумаги, в технику, в работу».
Уччо был еще и моим товарищем по университету. Хотя мы и учились на разных факультетах, но состояли в одном студенческом движении. Вот как он рассказывал о своей последней встрече с моим отцом в одноэтажном квартале Сан-Брунелло.
«Он остановился, чтобы поздороваться со мной из-за руля своего 850-го “Фиата”. Я сказал ему: “Синьор Версаче, разве вы не уехали отдыхать к себе на виллу на озеро Комо?” А он: “Ну да, так писали в газетах. А на самом деле я просто ненадолго закрыл железные ставни. Терпеть не могу ничего не делать и даже представить себе не могу, как брожу по берегу озера, как какой-нибудь пенсионер. Я работал всю жизнь и без моего магазина чувствовал себя совсем пропащим. А теперь я сюда вернулся и буду работать, пока позволит здоровье”.
Я снова поинтересовался: “Но ведь сейчас вечер субботы, что же вы снова здесь?” Его ответ впечатался мне в память на всю жизнь: “Мой помощник в субботу вечером выходной. Мне позвонили из одного дома здесь неподалеку: им срочно нужен газовый баллон. Разве мог я оставить людей без газа, когда им надо готовить рагу и жарить котлеты на воскресенье? И я решил, что могу и сам отвезти им баллон”».
Второй год изучая бухгалтерию, я усвоил, чем отличается «скидка» от «если все будет хорошо». Я тотчас помчался к отцу, чтобы все ему объяснить, а потом сразу окунулся в его работу.
Он был человеком, который жил в удивительной внутренней гармонии и умел распределять время между работой, семьей и своими культурными интересами. Он много читал и прекрасно знал классиков. Случалось, что он наизусть декламировал нам «Одиссею» или «Неистового Роланда». Он сумел привить мне любовь к книгам и внушить, что потребность в богатом внутреннем мире нужна любому человеку, чем бы он ни занимался.
Я помню, как он советовал мне прочесть наиболее важные из книг, и эту привычку я передал Джанни. Потом в каком-то интервью он вспоминал, как я буквально вложил в его руки экземпляр «Метаморфоз» Франца Кафки, книгу, которая его потрясла и заставила прозреть.
Родители всегда брали нас с собой на оперные спектакли. Мы ходили в Театр Чилеа. Мама с отцом сидели в партере, а мы с братом – на галерке, как того требовали суровые, но справедливые правила воспитания в семье Версаче. Детям предоставляли широкие возможности, но не баловали. Помню, что «Бал-маскарад» Джузеппе Верди произвел на Джанни огромное впечатление, а на меня – почти никакого.
Мы уже тогда были очень разными. Мечтательный Джанни так и остался вечным ребенком, а я, с моей непоседливостью и манией что-то конструировать и переделывать, самоутверждался изо всех сил и стремился как можно скорее занять место за столом взрослых людей.
У нас обоих было прекрасное детство под крылом у родителей, которые очень много работали, но реализовали себя в этой жизни. Мы жили в достатке, однако сознавали, что имеем гораздо больше необходимого, и в нас воспитывали чувство справедливости: если видишь, что у кого-то нет тех благ, которыми пользуешься ты, возьми и поделись. Отец своими руками рвал договоры на оплату кухонной техники в рассрочку, а мама дарила подвенечные платья девочкам, чьи родители не могли оплатить наряд.
Папа нашел свое место в мире и нашел его в работе. Он был великий труженик и, я думаю, испытывал немалую гордость оттого, что мог обеспечить семью всем самым лучшим.
Мы самые первые в городе обзавелись телефоном. Когда в доме, как и все мы, родилась Донателла, нам дали задание обойти всех родственников и друзей, у которых телефонов еще не было, и оповестить их. Несмотря на успешность и достигнутое материальное благополучие, отцу абсолютно не были знакомы ни спесь, ни высокомерие.
Он никогда не участвовал в торжественных мероприятиях, а за успехами детей скромно наблюдал издалека. Со мной у него были прямые и искренние взаимоотношения, а вот с Джанни всегда чувствовалось какое-то подспудное напряжение. В одном из интервью американской газете мой брат сказал: «Отца я обожал, но в то же время его побаивался».
Однажды, беседуя в 1990-е годы с журналистом «Стампы», он рассказал об эпизоде, произошедшем в 1979 году, через год после смерти мамы. Мы оба находились в нашем доме в Реджо-Калабрии, приближалось время обеда, как вдруг отец куда-то исчез. Мы не знали, куда он мог пойти, и обошли все кругом, но его никто не видел. Тогда нас осенило: кладбище! Мы бегом бросились на холм, где располагалось кладбище, и нашли его сидящим на скамейке возле маминой могилы: живое воплощение одиночества. «Я обнял его, словно вновь обрел после разлуки», – рассказывал Джанни. Это «обретение вновь» имело тогда двойное значение. Мы нашли, куда внезапно пропал отец, а они с Джанни обрели друг друга, их объединила боль общей утраты.
В прошлом году мы купили Виллу Фонтанелле в Мольтразио, на озере Комо. В 1980 году ее привели в порядок, и с тех пор проводить Рождество в Мольтразио стало семейной традицией.
Когда отец впервые приехал на виллу, Джанни показал ему его комнату, самую красивую в доме. Папа тут же попросил поменять ее на более скромную. Это оказалось делом нелегким: Вилла Фонтанелле была самой роскошной из всех, которые брался украшать Джанни. Но Антонино Версаче не любил роскоши и, возможно, сам не понимал почему. Мы с Джанни и Донателлой, наоборот, очень радовались красоте и роскоши жилища. Может быть, отца именно это богатство и раздражало.
Он был человеком немногословным, но прозорливым и хорошо знал человеческую душу. Особенно хорошо он понимал динамику отношений между детьми. Как-то на Рождество, когда все собрались в Мольтразио, Джанни и Донателла обратились к нему за советом в каком-то вопросе: «Папа, а что ты думаешь по этому поводу?» И он сразу ответил: «Спросите у Санто, теперь он ваш папа».
ebooksa