Поскорее иду следом и застаю Антона за телефонным разговором. С мамой.
Я деликатно выхожу из комнаты, хотя понять, что речь обо мне, совсем не сложно. Сомневаюсь, что после всего увиденного он решил позвонить ей только потому, что не сделал этого вчера.
Любая мать сказала бы своему сыну, чтобы бросал ненормальную и убегал со всех ног, пока она не превратила его жизнь в кошмар. Мне очень симпатична мама моего майора, потому что она искренняя, открытая и прямолинейная. И мне кажется, я тоже ей нравилась. Но это было до того, как на платье с витрины оказалось невыводимое чернильное пятно.
Антон зовет меня уже из прихожей.
Ничего не говорит, просто молча обувается, а когда пытаюсь взять с крючка ключи от машины, отводит мою руку.
— Ты дура что ли? За руль после этого дерьма? До аэропорта за рулем могу быть я, а назад?
Я никогда не сажусь за руль, когда понимаю, что мне нехорошо. Не села бы и сегодня, просто «зажигание» включилось бы позже.
Но, несмотря ни на что, грубость Антона звучит такой... заботливой? Не все мужчины могут выражать эмоции ласково. Мой отец всегда оберегал нас с мамой, но за все двадцать лет, что я живу, ни разу не слышала от него чего-то ласковее «Ну ты там того... осторожнее». И даже когда случилось... то, что случилось, не помню, чтобы он как-то сюсюкался со мной. Только однажды, когда я проснулась ночью потому что приснилось лицо со шрамом, пришел ко мне, обнял крепко-крепко и сказал, что тот человек меня больше никогда не обидит. И никого вообще не обидит.
Антон сам вызывает такси, и мы едем в аэропорт в полной тишине.
А мне вдруг так много хочется ему сказать, что молчание становится невыносимым и почти болезненным.
Я не знаю, поступаю ли правильно, оставаясь здесь. Я не знаю, что со мной будет, когда мы попрощаемся.
Я не знаю, что будет с ним, когда он вернется в свою простую и понятную жизнь, где не нужно ни с кем нянчиться, как с маленькой.
Знаю только, что, когда до прохождения контроля остается пара минут и мы стоим друг напротив друга на расстоянии метра, у меня болит все, каждая клетка тела. И под кожей лица сводит судорогой каждый нерв - так хочется кричать, плакать и бесконечно говорить, как мне страшно снова остаться одной.
— Очкарик, - Антон все-таки делает шаг ко мне - и я, хватаясь за этот сигнал, тянусь к нему, обнимаю так сильно, что где-то в плечах мышцы сводит тупой ноющей судорогой. - Пообещай, что ты будешь сильной, хорошо?
Киваю.
— Я не хочу тебя контролировать. - И как-то с усмешкой добавляет. - Да и не смогу.
— Я справлюсь, - говорю тихо-тихо, и собственное горячее дыхание обжигает губы.
— Только... пожалуйста... - Так трудно просить о том, на что не имею права. Но без чего мне точно хана. - Не бросай меня.
Вместо ответа он тоже обнимает меня и скупо, очень по-мужски, куда-то в волосы на затылке:
— Возвращайся, писательница, я тебя жду.
ebooksa