Представляю, как вместо этого ей хотелось примчаться ко мне и всучить какую-то дурацкую игрушку со всякими ванильными намеками. Я знаю, что именно так она бы и сделала, если бы не целая куча дров за нашими спинами, которые мы, не покладая рук, рубили и пилили весь наш короткий дохлый брак.
Наверное, прыгала бы вокруг меня как щенок.
Как повисла бы на шее с моего молчаливого согласия.
Представляю, как вместо этого она снова сидит в проклятом углу и ревет без единого звука.
Не удивляюсь, когда соображаю, что уже хожу между прилавками, набитыми мягкими игрушками.
Задаю консультанту дурацкий вопрос.
И тупо улыбаюсь как дурак, когда девушка тут же приносит мне огромный, размером с мою руку, плюшевый стручок гороха на молнии впереди. Расстегивает его - и показывает, что внутри три смеющихся морды а-ля Горошины.
Просто, блядь, бери эту ванильную хрень, Антошка, и не анализируй, почему все это делаешь.
Я еду к Очкарику. Проскакиваю два красных светофора.
Оставляю машину около подъезда, топчусь на крыльце, пока появится кто-то из жильцов, и молча показываю удостоверение вместо того, чтобы объяснять, почему мне нужно попасть в такую-то квартиру.
Об этом тоже не думаю.
Поднимаюсь на лифте.
Выхожу к двери.
Подношу палец к звонку, нажимаю.
Слушаю тишину и вдруг понимаю, что у меня нет никакого плана на случай, если Очкарик скажет, что она вся такая независимая и самостоятельная.
По фигу. Заброшу на плечо и отвезу в наш дом. Посажу под замок. Чтобы больше никуда друг от друга.
Когда за дверью раздаются шаркающие шаги и звук шмыгающего носа, мысленно ругаюсь на чем свет стоит. Ее слезы меня окончательно доконают.
Она открывает дверь: в смешном и явно на несколько размеров больше нужного белом комбинезоне. На голове - капюшон с длинными розовыми ушами. На ногах -чуть сползшие с пальцев толстые носки.
— Ик... - Говорит Очкарик и прикрывает рот рукой.
Нельзя так думать о женщине, которую изо всех сил хочешь затрахать, но с заплаканной мордочкой она похожа на Снусмумрика.