Одна маленькая вещь

– Нет, нравился. Но я не обожал его, а играл большей частью потому, что в него когда-то играл отец и у меня были друзья в команде. Но я совершенно точно не хотел проводить целое лето, сидя в каком-то спортзале. Последнее лето… – он запинается, – я не мог больше это выносить. Вместо того чтоб идти на тренировку, я украл машину тренера и поехал прокатиться. Остальное ты знаешь. Лучшее, что вышло из этой истории, – то, что отец разорвал отношения со мной. Он умыл руки в тот день, когда я признал себя виновным. Сказал: раз я его больше не слушаю, ему не за чем говорить. Это был последний наш разговор.

Он так прозаично описывает, как его бросил отец.

– Ты общался с ним после?

– Не-а, – Чейз качает головой. – И это к лучшему. Он засранец. Мне было десять, когда они развелись. Я искренне обрадовался этому. Он постоянно срывался на маме, говорил, что она некрасивая и глупая. Когда у них завязалось с мэром, он не мог в это поверить. Он сказал Брайану… – Чейз обрывает себя, – грязные, дурные вещи. Так что для всех нас лучше, что его больше нет в нашей жизни.

Я хмурюсь.

– Почему ты тогда жил с ним?

– У меня не было выбора. Он судился о полной опеке и выиграл, – мрачно отвечает Чейз. – Толкнул целую речь о том, как мальчикам нужен отец, бла-бла-бла. Мама в суде все глаза выплакала, но судья принял решение в пользу отца. Так что я жил у него в течение года, а мама забирала меня на лето.

Личная жизнь Чейза до аварии кажется ужасной, но в тюрьме, наверное, было еще хуже. Я пытаюсь понять, на что это похоже. Представляю себя в своей комнате, а на месте пустого дверного проема – решетку. Скрещиваю лодыжки и крепко прижимаю колени к груди. Я бы не выжила. Удивляюсь, как с этим справился Чейз.

– Как ты выдержал в колонии? – спрашиваю я.

– Думал о завтрашнем дне. Каждый прошедший приближал меня к свободе. Ни одна клетка не бывает вечной, Бэт. Каждый день я старался найти хоть одну маленькую вещь, за которую мог быть благодарен. Десять лишних минут на улице, когда я убирал мусор, или мороженое на десерт. Вот так я сохранил рассудок: сосредотачивался на одной хорошей вещи вместо всего остального дерьма.

Одна хорошая вещь.

Чейз встает.

– Обед почти закончился. Нам пора.

Я тоже поднимаюсь, но пока не готова идти. Я нерешительно кладу ладонь на его предплечье. У него перехватывает дыхание. Он медленно поднимает руку, его большой палец дотрагивается до моего запястья.

– Чейз, – хрипло начинаю я.

– Он к тебе пристает?

Высокий голос Скарлетт заставляет меня подпрыгнуть от удивления. Я поворачиваюсь и вижу свою лучшую подругу в другом конце прохода. Понимаю, что с того места, где она стоит, все выглядит так, будто Чейз схватил меня за руку.

Меня пронзает мрачное предчувствие. Я могу признаться, что это я прикоснулась к нему. Я разговаривала с ним. Но ужас в глазах Скарлетт пробуждает стыд, который мучил меня с той секунды, как я узнала, что Чейз – это Чарльз Доннели. Все его ненавидят. Я должна бы презирать его. Джефф везде распространяет петицию. Родители пытаются вышвырнуть его из школы. Чем больше он со мной контактирует, тем заметнее становится мишень на его спине. Это значит, что ему все трудней и трудней будет находить одну маленькую хорошую вещь, которая поддержит его, пока он не окончит школу. Лучшее, что я могу сделать для нас обоих, – держаться подальше от Чейза.

Его живой синий взгляд встречается с моим. Чистый, яркий и выражающий одобрение. Он понимает, что я собираюсь сделать. Хотя от этого мне не легче.

Одними губами я шепчу: «Прости».