Мне было странно слышать то, как Игнат Елецкий извиняется. А где его гордость и самолюбие? Неужели он смог побороть их? Ради меня?..
— Это не так. Ты ни в чем не виноват, — сказала я тихо. — Ты спас меня. И я благодарна тебе. Безумно благодарна. Если бы не ты… Не знаю, что бы со мной случилось. Спасибо, Игнат.
— Повтори, — вдруг попросил он, гладя меня по щеке. Его янтарные глаза блестели.
— Спасибо? — улыбнулась я, не отрывая взгляда от его лица.
Он тоже улыбнулся — уголками губ.
— Нет, глупая. Имя. Мне нравится, когда ты называешь меня по имени таким тоном.
— Каким же? — снова спросила я, тая от его прикосновений.
— Таким, словно я что-то для тебя значу.
Я закинула руки на его плечи, обтянутые тонким свитером, и произнесла его имя — несколько раз, и каждый раз все тише и тише, потому что он постепенно склонялся ко мне, словно желая поцеловать.
— Игнат.
— Игнат.
— Игнат…
В четвертый раз я произнести не успела — его губы накрыли мои губы так мягко и нежно, что мои глаза сами собой закрылись, и я инстинктивно потянулась к Игнату навстречу, желая углубить этот поцелуй так сильно, насколько только возможно.
Целовались мы самозабвенно и чувственно до прихода доктора, который сделал вид, что ничего не заметил. Он дал несколько наставлений и отпустил меня домой. Я вышла на улицу, слегка покачиваясь от слабости, и Игнат, поняв это, придерживал меня за плечо. Он открыл передо мной дверь своей машины, дождался, когда я сяду, и только тогда опустился рядом на водительское кресло. Мы поехали домой, и по дороге он сказал мне, что я могу ни о чем не волноваться — родители ни о чем не знают.
— Если хочешь, можем пойти к ментам, — с сомнением в голосе произнес Игнат.
— Нет, — покачала я головой. — Я думала об этом, но нет… С одной стороны этих мразей нужно наказать, чтобы они больше не занимались этим. А с другой… Ничего не доказать. Они ведь не успели ничего сделать. И мне… стыдно. Очень. Как будто я сама какая-то грязная, совратила их.
— Это не твоя вина, сказал же, что моя.