Валера

Чутка пораскинув мозгами, я всё-таки выхожу, сжимая в кулаке бутылку пива, которую мысленно уже превратил в розочку, и печатаю тяжёлые шаги в сторону моей двери. Но чем ближе я подбираюсь к стрёмному чухану, тем знакомее его черты лица. Когда расстояние между нами сокращается до пары шагов, я окончательно признаю в нежданном госте старосту. Тот глядит на меня как партизан, вскинув обе брови.

— Ты чего? — спрашивает он, когда я подбираюсь совсем близко.

— Фу ты, бля, — выдыхаю я, — чуть не обосрался. — И пихаю ему в руки бутылку, которая уцелела моими молитвами. Старосту отодвигаю рукой в сторону, а сам открываю дверь. — Чё припёрся? — спрашиваю, когда уже забираю бутылку и переступаю порог квартиры, бросив на него многозначительный взгляд. — Козёл сегодня не в духе.

Паша закатывает глаза. Вскоре я понимаю, что он пришёл сюда не для того, чтобы продолжить нашу разборку. Он вытаскивает из рюкзака бутылку коньяка и машинку для стрижки, размахивая своими дарами. Я молча киваю и разрешаю ему зайти в дом. Иногда слова не нужны, чтобы сгладить напряжение.

Мы оба заходим внутрь, и я захлопываю дверь.

— Ты же не устроишь мне разнос, если я это сделаю? — решаю уточнить я, когда машинка оказывается в моих руках. Паша тем временем берёт мою бутылку и тоже делает глоток. Я в ахуе, потому что до сих пор Паша выглядел как типичный сын маминой подруги. Тот самый, что не курит, не пьёт, обласканный ветром с головы до ног, одним словом — задрот.

— Хуй с тобой, — шумно выдыхает Паша, осушив одним мощным глотком полбутылки. — Ебашь, — говорит он, хотя я всё равно замечаю червя сомнения в его взгляде.

Немного поколебавшись, я отбираю у него бутылку и тоже делаю глоток пива. Так мы стоим в прихожей, заряженные сомнением, будто первоклассники, что сбежали с последнего урока, дабы употребить первую сигарету. Я оставлю пиво на донышке и покидаю Пашу, вскинув кулак. Он тоже вскидывает кулак, дабы поддержать меня.

Затем я захожу в ванную один и втыкаю вилку в розетку. Машинка сразу же начинает жужжать.

Оттянув клок волос на виске, я подношу аппарат к своему лицу и замираю. Пиздец ссыкотно. Не стать лысой стрёмной девчонкой, а от мысли, что Лера после такого финта наложит на себя руки.

Я отпускаю волосы и шумно выдыхаю. Но просто так выйти из ванной я не могу себе позволить. Мне необходимо сделать хоть что-нибудь, чтобы наконец-то почувствовать себя живым, счастливым, настоящим Валерой Рыковым.

И решение находится само собой. Лёгким росчерком у скоса брови я имитирую шрам. На той же самой брови, на которой у настоящего меня этот шрам поселился уже очень давно.

Затем я выдёргиваю вилку из розетки, открываю дверь и выхожу в прихожую.

Пашка нервно вздрагивает, завидев меня. Мы палим друг на друга, не проронив ни слова. Он всё понимает. Я тоже. Без единого звука он тычет пальцем в собственную бровь, и я снова киваю. Вот она, мощь пацанской телепатии.

Беру все свои слова назад по поводу Паши, он не придурок, не гондон и даже не мудак. Но задрот — он и в Африке задрот, — хотя даже задроты бывают разные. Так со всеми людьми, и женщинами тоже.

Я называю это «чутьём», ведь всем уже давно известно, что у человека есть инстинкты. На уровне этих самых инстинктов мы принимаем огромное количество важных решений, а ещё чувствуем людей, с которыми у нас коннект. Я спешу поделиться с Пашей своим умозаключением:

— Классно побазарили. — И бью себя кулаком в грудь. — Инстинктивно, как мужики!

— Валер, — хмыкает Паша. — У человека нет инстинктов.

Мои уголки губ тут же опускаются. Гондон, мудак, придурок, умеет же обломать кайф.

— Чё тебе бровь сделала? — спрашивает.