Валера

— Забей, — бросаю я и двигаю на кухню, махнув рукой. — Пошли пить.

Мы заваливаемся в комнату, и я открываю бутылку, которую староста принёс в качестве откупа. Выбор его, конечно, недостаточно хорош. Но всё лучше, чем видеть старосту с пустыми руками.

Мы по-бырику накрываем стол и садимся за него, совсем как в моём родном гнезде. Паша вытаскивает из рюкзака некую закусь — так он называет бутерброды с рваной говядиной, — и я теряю дар речи. Кто в здравом уме будет закусывать такой фигнёй? Я чувствую груз ответственности и решаю устроить ему обряд посвящения. На столе оказывается нарезанный огурец, знатно присыпанной солью, местные чипсы с красным перцем, вобла, которую я урвал в магазе ещё в первые дни проживания в качестве Леры, и сухарики с хреном, которые какого-то хрена стоят здесь не пятнадцать, а целых сорок восемь рублей. Во главе стола, конечно же, оказывается бутылка водки, которую я хранил на чёрный день. Сегодняшний день недостаточно чёрный, но я делаю поблажку. Это наша первая, настоящая, мужская посиделка, которая обязана закончиться ментовской облавой за поздний шум, пением Гуфа, мочиловом или иной хероборой.

Но староста то ли крепкий орешек, то ли настоящая целочка… Я в сомнениях. Вокруг да около водки возится, потягивает вторую и третью бутылку пива, отсрочивая настоящую пьянку.

В конце концов я не выдерживаю и заявляю, что мне нужен достойный собутыльник, а не ноющая девочка. Тогда он затягивает ремень покрепче и берёт в руки стопку, наполняя её до краёв.

Мы синхронно поднимаем стаканы.

— Чтоб век стоял! — говорю я, и мы бахаем залпом.

А через пять минут Пашка отъезжает. Его мощная для моих нынешних габаритов туша валится на пол. Он стрёмно хихикает, гладит руками линолеум и запоздало докладывает:

— Охуеть, вот это да… первый раз водку пью.

Молча плеснув в стопку водки, я протягиваю ему догон. Паша медитирует над хрустальной дьявольской жижей, а потом резко льёт за воротник.

Так я теряю собутыльника. Сам выпиваю ещё три стопки, наблюдая за ползающим на карачках Павликом, и снимаю это на камеру. Хоть компроматом обзаведусь, а то я в разговорах с трезвым старостой чувствую себя заведомо проигрышно.

Сохранив видео, я встаю из-за стола и ловлю первую волну самолётов. Не только Пашка уязвим к выпивке в этом доме. Для Леры та доза, что для меня как мёртвому припарка, весьма внушительна.

— Я за пивком, — сообщаю своему разлёгшемуся товарищу и перешагиваю его тело. Паша ловит мою ногу и щекочет меня за пятку, за что получает этой же пяткой в нос. Он ржёт, и я тоже ржу, торопясь на улицу до закрытия магазинов. Это не Муторай. Тут после одиннадцати бухло не продаётся.

Каким-то макаром мне удаётся спуститься вниз. Мелкий противный дождь брызжет в лицо, как только я выбегаю из подъезда. Я застёгиваю олимпийку и покачиваюсь в сторону магазина.

Уже внутри гипермаркета я беру себе две банки пива. Одну на вечер и ещё одну — чтоб Пашке похмелиться. У меня-то теперь похмелья не бывает.

— Лера? — раздаётся голос, на который я оборачиваюсь уже стоя у кассы.

Чёрт, думаю я, и чё она тут только забыла.

Моя дорогая Светка Васильевна живёт неподалёку, это я не узнал, а сам допёр, спустя множество случайных встреч. Но в этот магазин она обычно не заглядывает. Здесь есть гипермаркет поприличнее, куда она заходит прикупить воды для очередной утренней пробежки.

Я выдавливаю улыбку, что есть сил, стараясь не палить своё подпитие.

— Приветик, — здороваюсь я, помахав рукой.