Шешель и шельма

22
18
20
22
24
26
28
30

— На, держи. У тебя кровь на щеке. — Стеван достал из кармана слегка помятый, но, кажется, чистый платок.

— А, это… — Она тяжело вздохнула, но платок, конечно, взяла, промокнула царапины. Очень хотелось взглянуть на ущерб, но где тут зеркало взять! — Крошка от кирпича.

Шешель тем временем подошел к ближайшей трубе, зачем-то ощупал ее и окликнул спутницу:

— Иди сюда, будем устраиваться.

Пока Чарген пробиралась, куда велели, аккуратно переступая через бесформенные кучки хлама и изо всех сил стараясь не запнуться обо что-то в неудобных ботинках, следователь пинками раскидывал мусор вокруг, тщательно выбирая среди него обломки. Плотно слежавшаяся пыль не поднималась клубами, а прокатывалась низкими волнами. Чара в недоумении остановилась, не понимая, что происходит, а Стеван уже стащил добычу поближе к трубе, которую придирчиво осмотрел, выбирая сторону. Остановился на противоположной от люка, выложил обломки на кирпичную приступочку, окружавшую трубу; кажется, именно на этом предполагалось сидеть.

Когда Шешель закончил и выпрямился, спутница подошла к нему ближе и выразительно повернулась пострадавшей стороной лица.

— Очень плохо? — спросила напряженно.

Он забрал платок, теплые твердые пальцы ухватили Чарген за подбородок, поворачивая лицо к свету. Обернув тканью палец, Стеван с очень сосредоточенным видом послюнявил платок, потер щеку Чарген — ну точно мамаша, оттирающая извозившегося отпрыска. Чара не удержалась от улыбки, но процедуру выдержала стойко и молча: было не очень-то приятно, потому что тер Шешель слишком старательно, но ему хотя бы было видно, где тереть.

— Нет, ерунда, — в конце концов вынес он вердикт. — Мелкие ссадины, совсем неглубокие. Вид, конечно, тот еще, как будто тебя кошки драли, но уже даже не кровит.

— А ты умеешь говорить комплименты, — снова улыбнулась она.

— Кошки — недостаточно лирично? Ну, значит, слишком старательно нюхала букет роз… Хотя нет, я не представляю, как их нюхать надо, чтобы вот так, разве что долго пробираться к цели через куст. Или, что вероятнее, получить по морде букетом.

Чара все-таки рассмеялась, а следователь невозмутимо убрал платок в карман.

— Садись, — предложил он и подал пример. — Труба теплая, так гораздо лучше.

Чарген посомневалась пару секунд, а потом с тяжелым вздохом все же плюнула на сохранность юбки и устроилась рядом, решительно поднырнув спутнику под локоть.

— Да, точно, так еще лучше, — решил тот и, распахнув пиджак, обнял ее, укрыв полами. То есть попытался, но одежды на двоих явно не хватало, хотя и правда стало теплее.

— Стей, что происходит? — пробормотала Чара, запрокинув голову, чтобы видеть лицо следователя. — Я уже совсем ничего не понимаю!

— Ну сейчас мы тут прячемся. — Он затылком прислонился к трубе, взгляд медленно и бесцельно бродил по чердаку. — Я не так хорошо знаю город и этот район, чтобы суметь убежать, а обшаривать все дома они точно не станут.

— А вообще?

Чарген поймала себя на том, что до сих пор не могла рассмотреть лицо господина Сыщика внимательно. Во время случайных встреч соседей было неприлично совсем уж откровенно пялиться, за все время здесь было как-то не до того. Да и в покое оно пребывало исключительно редко, слишком живая мимика, так что вряд ли Чара узнала бы следователя на фотографии из паспорта. Сейчас вот момент для разглядывания оказался подходящим, но опять не складывалось — на чердаке не хватало света, да еще тень трубы мешала. Она только отметила, что, судя по форме носа, следователь когда-то его ломал.

А еще снова подумала, что ей нравятся его глаза, но это было больше воспоминание, чем текущее наблюдение. Очень необычные. Выразительные, живые, но одновременно — неизменно стылые из-за слишком светлого и холодного цвета. А самое странное, что светлые ресницы и брови совсем не делали лицо белесым. Наверно, все из-за той же мимики.