Для превращения Китая в полноценное демократическое государство западного толка требовалось время, которого история ему не предоставила. Все годы между революцией 1912 года и победой Гоминьдана в 1927-м более или менее постоянными явлениями оставались гражданская война и раздробленность страны. Добавьте сюда сражения с коммунистами и прочими противниками демократии, а венцом всех бед стал так называемый «Мукденский инцидент» 1931 года. С 1937 года китайцы непрерывно подвергались вооруженным нападениям со стороны Японии, конец которым настал с завершением Второй мировой войны. В таких условиях о становлении полноценной демократии не стоило даже думать не только в Китае, но и любой другой стране.
Интеллектуальная традиция Китая, прошедшая как минимум три тысячи лет поступательной эволюции, считается одной из старейших в мире. Та традиция, как кажется, пришла если не к концу, то, по крайней мере, к своему самому резкому поворотному пункту с восхождением к власти китайских коммунистов в 1949 году. Так как Китайская коммунистическая партия была образована только в 1921 году, ее стремительный успех выглядит весьма примечательным.
Зачастую можно услышать такие утверждения, что своим успехом Коммунистическая партия Китая (КПК) прежде всего обязана революционному подъему народных масс Поднебесной, выступивших против нищеты и экономической эксплуатации. Именно так звучит марксистская догма, в соответствии с которой причины социальных и политических изменений следует искать исключительно в экономических условиях. Как и большая часть марксистской доктрины, такое объяснение представляется упрощенным, так как не приняты во внимание многие важные факторы.
Малочисленный городской трудящийся класс, который, согласно коммунистическому принципу, должен был возглавить революцию, разочаровал китайских коммунистов тем, что в целом не проявил особой симпатии к коммунизму. Многие крестьяне, однако, поддержали коммунистов с большим воодушевлением, и селяне составили значительную часть китайских коммунистических вооруженных отрядов. Ими во многом двигали экономические побуждения. Большую привлекательность совершенно естественно представляли программы коммунистов по сокращению ренты, реквизиции и перераспределению сельскохозяйственных угодий.
Руководящие указания и инициатива во время китайской коммунистической революции поступали, однако, не от вожаков земледельцев, а от интеллектуалов. Далеко не все интеллектуалы Китая поголовно превратились в коммунистов. Тем не менее значительная часть студентов, преподавателей и прочих работников умственного труда Китая сочувствовала коммунистам еще до того, как они взяли под контроль всю страну.
Роберт Норт описывал события так: «Притом что китайские коммунисты называли свою партию авангардом пролетариата, не известно ни об одном из членов ее политбюро, числившемся выходцем из семьи представителя рабочего класса. Наоборот, четверо признали свое происхождение из сословия крупных землевладельцев, один продолжил родословную управляющего мелкого феодала, еще четверо отнесли своих родителей к зажиточным землевладельцам, и только двое вышли из сельской бедноты. Социальное происхождение двоих остается неясным. Эти люди обладали в целом высоким уровнем образования. Девятеро посещали занятия в передовых высших учебных заведениях». Не стоит думать, будто такие мужчины могли примкнуть к коммунистам исключительно в надежде на личную экономическую выгоду. При всем возможном присутствии экономических соображений, вряд ли они ограничивались только лишь ими.
Раз уж интеллектуалы сыграли такую жизненно важную роль в победе коммунизма в Китае, сам собой напрашивается вопрос о том, почему к делу коммунизма влекло настолько многих представителей интеллигенции? Свою роль, несомненно, сыграл экономический фактор; тяжелое материальное положение китайской интеллигенции внушало настоящий ужас. Но еще одной и определяющей причиной следует назвать разочарование принципами западной демократии, уже внедренными сторонниками Сунь Ятсена, и это разочарование не составляло труда усугубить коммунистической пропагандой.
Конфуцианцы, уже при Конфуции и Мэн-цзы, а потом на протяжении еще многих веков осуждали экономическую эксплуатацию народных масс. С незапамятных времен китайцы вместе со своими мандаринами с большой настороженностью наблюдали за накоплением экономического богатства и власти в частных руках. В XX веке политические предводители Китая (даже те, кто ориентировался в основном на Запад) в целом считали частную собственность на крупные предприятия большим злом. Среди них бытовало мнение, что контроль над ними должно осуществлять государство. Замечания по этому вопросу Сунь Ятсена, Чан Кайши и Мао Цзэдуна выглядят во многом практически единообразными по смыслу.
У подавляющего большинства китайцев отсутствовала возможность познакомиться с преимуществами свободного предпринимательства и хозяйственной состязательности. На тех фабриках, что существовали в Китае, условия труда выглядели действительно весьма неудовлетворительными. Западные предприниматели, пользовавшиеся в Китае привилегированным положением статуса экстерриториальности, демонстрировали склонность к высокомерию, беспринципности и откровенному рвачеству. На примере иноземных представителей буржуазии коммунистам не составляло особого труда представлять тогдашний капитализм, существовавший в государствах так называемой западной демократии, исключительно системой деспотичной экономической эксплуатации трудящихся.
Кроме того, столетие вторжений на территорию и посягательств на независимость народа Китая оставило шрамы, которые не могли быстро зарубцеваться даже после того, как иноземцы возвратили отобранные было концессии и отменили особые привилегии для иностранцев, находившихся в Поднебесной. Как могли, удивлялись многие китайцы, народы стран, повинных в откровенной несправедливости и организовавших дикость двух мировых войн, хвалиться своей культурой и предложить образцовый порядок для всего человечества?
Коммунисты обещали отомстить за все зло, причиненное Китаю, через устройство мирового крестового похода, организованного от имени повсеместно угнетаемых народов и предназначенного стереть «империалистические» правительства с лица земли.
Как бы то ни было, китайцы могли как-то простить западным завоевателям причиненную ими боль, но забыть оскорбительные подачки высокомерных «заморских чертей» у них не хватало сил. Гордый человек переносит обиду гораздо легче, чем унизительную подачку, а китайцы числятся одним из самых гордых народов на нашей планете. Многие годы народы Запада, и особенно США, слали в Китай миссионеров, врачей с учителями, а также деньги на строительство школ, больниц, помощь голодающим людям, общую поддержку правительства и китайского народа. Они делали вид, будто ими движет чистейший альтруизм, на самом деле сопровождавшийся непоколебимой верой в собственное превосходство, способное вызвать только лишь крайнее возмущение любого нормального человека, кому все эти блага с барского плеча сбрасывались.
Высокомерие иноземцев могло бы казаться как-то переносимым при условии хоть какого-то адекватного признания за Китаем наличия у него культуры, у которой европейцы могли много чего почерпнуть, а также обогатиться на основе равноценного обмена. Но ни на какую взаимность иноземцы не шли. Даже кое-кто из наиболее «прокитайски» настроенных представителей Запада постоянно говорили с китайцами менторским тоном, будто взрослые люди разговаривают с детьми, внушая, что те должны «модернизироваться», что им следует отказаться от традиционных способов в управлении, в законотворчестве, в вероисповедании, а также в социально-экономических вопросах. При этом они советовали во всем следовать Западу. Тогда и только тогда, говорили китайцам, они могли получить приглашение в семью наций в качестве партнеров.
Тот факт, что многие китайцы сами вполне критически оценивали тогдашние порядки в Китае, совсем не служит поощрением придирок к их родине со стороны незваных заносчивых гостей. Немногие из европейцев позволят иноземцам те же самые критические замечания в адрес своей страны, которые они сами раздают без особых угрызений совести. Ни один из обладающих чувством собственного достоинства народов не обрадуется предоставленной ему комбинации подачек и унижений.
Поэтому развернутая китайскими коммунистами кампания «ненависти к Америке» выглядит вполне логичным результатом политики Запада. Коммунисты толковали каждый подарок, каждый щедрый и полезный жест в направлении китайцев материальным проявлением гигантского империалистического заговора. Школы и больницы, находившиеся на финансировании Запада, выставлялись щупальцами огромного осьминога «культурного империализма», насланного ради вовлечения китайцев в его утробу капиталистической и империалистической эксплуатации. Так одним хитроумным махом китайцы освобождались от какого-либо долга благодарности к захватчикам, зато обретали чувство собственного достоинства, восстановленного в полном объеме. Неудивительно, что многие интеллектуалы признали такое объяснение с большим воодушевлением.
В поиске путей присоединить Китай к советской сфере влияния русские люди проявили достаточно мудрости, чтобы не оскорбить китайцев открытым проявлением своего объективно существовавшего превосходства. Естественно, что они со всей строгостью осудили традиционный порядок политической и экономической организации Китая. Зато представители СССР вину за его появление полностью отнесли на совесть, что называется, «феодального правящего класса» Китая, который использовал его, как они утверждали, ради угнетения своего народа.
Русские советники совсем не требовали от китайцев отказаться от своей собственной культуры в пользу культуры, привнесенной из России. Наоборот, они приглашали китайцев присоединяться к русскому и остальным прогрессивным народам, занявшимся построением нового порядка экономической, социальной и политической справедливости, основанного на полном равноправии всех национальностей и рас. Такой запев, созвучный не только современной тому времени борьбе Китая, но и к тому же древним гуманитарным и космополитическим догмам конфуцианства, не мог не найти отклика в душах китайцев, радостно его подхвативших.
К концу своей политической карьеры Сунь Ятсен испытал сильнейшее потрясение тем фактом, что среди всех западных держав одна только Советская Россия представлялась настоящим союзником Китая, предлагавшим полное равенство в отношениях. В своей предельно популярной доктрине под названием «Три народных принципа» Сунь Ятсен отмечал, что Россия «ориентируется на обуздание сильного, поддержку слабого и пропаганду справедливости. <…> Она нацелена на ликвидацию империализма и капитализма во всем мире». И китайцы должны встать плечом к плечу, призывал он, с Советским Союзом, чтобы «использовать мощь наших четырехсот миллионов человек в борьбе с несправедливостью ради всего человечества; в этом заключается наша освященная Небесами задача».
Для привлечения народа Китая на свою сторону власти Советской России опирались не на одну только пропаганду. Многочисленных русских специалистов обучили китайскому языку, истории и культуре, то есть подготовили к работе в Китае на высоком профессиональном уровне. Большую группу китайцев пригласили в Россию для обучения в духе коммунистической догмы тактике классовой борьбы за счет Советского государства; считается, что как минимум восемь членов китайского политбюро из тринадцати человек, его составлявших, прошли профессиональную подготовку в СССР. Под руководством таких кадровых работников китайских коммунистов организовали в сеть дисциплинированных ячеек соратников, видевших своей целью провозглашение коммунистического Китая и ликвидацию любой другой формы правления. Против таких тщательно спланированных идеологических операций практически небрежные подачки на миллионы долларов со стороны правительства США особой роли сыграть не могли.
Китайские интеллектуалы, видевшие в коммунизме свою единственную надежду на национальную независимость и личную свободу, кажутся людьми чересчур наивными. Следует напомнить, однако, что у них было мало доступа к какой-либо беспристрастной оценке коммунистической теории и практики. Гоминьдан и КПК разошлись заклятыми врагами; активисты каждой из сторон восхваляли свою организацию и проклинали соперников.