У китайских коммунистов хватило ума для сохранения и попытки обогащения культурной традиции Китая. Следует признать, что они весьма толково воспользовались этим своим наследием. Так как китайцы питают большой интерес к театру (своему национальному), их коммунисты превратили его в самый эффективный инструмент своей пропаганды. Переизданы некоторые произведения древней китайской литературы.
Ходило много разговоров по поводу того, смогут ли марксисты привить китайскому народу идеи коммунизма, или они попытаются «китаизировать» коммунизм. Существует множество указаний на то, что, раз уж Китай остается коммунистическим, получается так, что оба этих процесса идут параллельно.
Не стоит сомневаться в том, что со временем еще многие элементы традиции Китая, названные «феодальными» и «реакционными», постепенно найдут свое место среди похвальных критериев. Что ждет Конфуция, пока еще до конца не ясно.
Глава 13
Оглядываясь на пройденный путь
Никому больше не дано мыслить точно так же, как это удавалось Конфуцию, Чжуан-цзы или Чжу Си, а также даже китайцам XIX столетия[14]. Никто с той же точки зрения из ныне живущих мыслителей не согласится со всеми идеями Платона. Но диалоги Платона все-таки остаются актуальными по своему содержанию и позволяют почерпнуть из них много практического и полезного для нашего современного мира. То же самое можно сказать о большей части китайской философии.
Когда настроенные против навязывавшегося им христианства китайцы обвиняли западных миссионеров в том, что те выдавливали глаза китайским младенцам, европейцы только ухмылялись и досадливо пожимали плечами. Но когда Янь Фу пишет о том, что апогей западного прогресса воплотился в четырех достижениях: «корысть – греби все под себя; убивай всех, кто не такой, как ты; забудь о чести и стыд не для тебя», в его словах ощущается большая горечь. Не потому что на Западе приходится соглашаться с его правотой. Несостоятельность его утверждения доказывается не только христианскими принципами, но и многочисленными примерами самоотверженных действий миссионеров. И все-таки, когда европеец непредвзято оглядывается по сторонам, ему трудно избавиться от неуютного ощущения того, что провозглашаемые Западом принципы не всегда, мягко говоря, находят достойное воплощение в реальной жизни. Большая сложность может обнаружиться в собственной европейской философии.
Китайцы, тщательно препарировавшие западную культуру с точки зрения сторонних наблюдателей, находят ее пропитанной духом агрессии и состязательности. Такие качества однозначно следует включить, считают на Западе, в умеренном виде в характеристику любой нации и даже человека. Но в чрезмерном объеме они вызывают склочность в людях и способствуют милитаристскому угару у наций.
Агрессивная и состязательная тенденция демонстрируется в одном из достоинств, которыми гордятся на Западе, считающимся проявлением духа экспансионизма белой расы. Индивидуумы и предприятия должны принести больше денег в этом году, чем в году предыдущем. Нации, считают на Западе, должны «экспортировать свои товары или погибнуть», отыскать новые рынки сбыта и постоянно расширять свои территории или, по крайней мере, свои сферы влияния. Рано или поздно расширяющиеся империи (и отдельные, и национальные) должны встретиться и что-то отдать. В результате между ними возникает конфликт, который мы порицаем чаще, чем пытаемся анализировать его причину.
Слово «смирение» на современном Западе произносится совсем нечасто. Формально это понятие причисляется к добродетелям, но в действительности европейцы считают смирение грехом настолько тяжким, что отказываются слышать его грешное произнесение. Здесь существует свое обоснование: чрезмерное смирение вызывает леность и безответственность. Все же большинство психиатров, занимающихся латанием выбоин на автостраде современной жизни, готовы согласиться с тем, что разумная доза смирения послужила бы превосходным лекарством для подавляющего большинства граждан Запада.
Большинство китайских философов проповедовало смирение как добродетель, и большинство китайцев проявляет его в завидной для европейцев степени. Наравне с остальными человеческими созданиями они иногда грешат алчностью, вожделением и чрезмерным честолюбием. Но большинство из них демонстрирует редкий талант оставаться счастливыми людьми даже в нищете и страданиях. Они умеют отыскать радость в вещах, проходящих мимо внимания европейцев: интересные и смешные события, переживаемые людьми вокруг них, драмы, разворачивающиеся в жизни чьей-то семьи, наблюдение за птицами, цветами или даже пение сверчка. Осознавая, что завтра никогда больше не наступит, они радуются жизни сегодня. Они развлекаются соперничеством друг с другом намного меньше, чем люди на Западе, но это совсем не означает, будто китайцы пребывают в состоянии застоя. Перед китайцем постоянно стоит задача совершенствования предыдущих достижений, и упор при этом делается на повышение качества, а не увеличение количества.
Кто-то попытается нас упрекнуть в попытке идеализировать китайский традиционный образ жизни, и возможно, такой упрек небезоснователен. Но дело не в том, что смирение суть качество плохое само по себе, а в том, что его нельзя доводить до предела, следует обуздать чувством меры и гармонии, лежащим в самом стержне традиционной философии Китая.
Гармония в ее разновидности равновесия считается отличительным признаком китайца, закрепленной в традиции его национальной культуры. Это верно, будь то ученый, занимающийся классикой в традиционном ее виде, или же земледелец, возмужавший в каком-нибудь районе Китая, не тронутом штормами «вестернизации». Она проявляется в спокойной уверенности, ничего не имеющей общего с той настырностью, сопровождающей качество, которое на Западе называют «самоутверждением», а также в учтивости, граничащей с невозмутимостью. Вот вам, европейцы, настоящее завидное качество.
Откуда все это происходит? Не просто из каких-то нравственных трюизмов; в них заключается не просто способ мышления, а сам образ жизни китайца. И такой образ жизни происходит наряду с прочим через следование принципу
Конечно же иногда обряд доставляет некоторые неудобства. Ваш автор не уставал удивляться, почему при дворе императора Китая его всегда проводили на рассвете, то есть в самый неудачный час, когда приходилось вытаскивать народ из теплой постели. К тому же еще более странным казалось то, что даже во время Конфуция, когда требовалось обсудить вопросы самой серьезной актуальности, участники совещания должны были сидеть всю ночь напролет; все это очень напоминало какой-то дикий религиозный ритуал. Тогда у вашего автора появилась возможность наблюдать обряд жертвоприношения при храме Конфуция в Пекине.
Его проведение назначили на утро до рассвета, и вставать с постели пришлось в два часа ночи. Удовольствие постарайтесь сами себе вообразить. Весь долгий путь до храма не оставляло самое горькое сочувствие к себе любимому. Мало-помалу, однако, внушительность обстановки и великолепие окружения заставили проникнуться важностью момента. Небо сияло невероятно глубокими синими красками. Храмы и сосны на самом деле попадались мне на глаза не раз и не два, но на восходе солнца, когда все чувства настолько обострились, что мне удалось понять, насколько иначе они стали выглядеть, и я смог по достоинству оценить их. Спустя многие годы перед глазами так и стоят подробности той церемонии намного четче, чем обстановка в комнате, в которой приходится постоянно жить. И теперь представляется совершенно понятным, почему китайцы собирали заседания придворных чинов на рассвете. Если бы мне поручили заниматься государственными делами, все пошло бы гораздо толковее, если за них браться рано утром на пустой желудок, а не после плотного завтрака или во второй половине дня, когда тянет подремать.
Совсем не обязательно, однако, встать в середине ночи, чтобы воспользоваться китайским представлением о том, что к решению конкретной задачи следует подходить с надлежащим для нее настроем. Этому вашего автора научили во время Второй мировой войны, когда он служил в государственном учреждении Вашингтона в округе Колумбия. В соседнем кабинете того же здания работал молодой китайский ученый, воспитанный в классической традиции и располагавший превосходными знаниями китайской живописи. Чтобы развеять скуку от собственной работы, я занимался кое-какими исследованиями по вечерам, и у меня возникли проблемы, касающиеся китайского искусства, которые находились за пределами моего понимания. Поэтому как-то мне пришлось обратиться к китайскому приятелю и попросить его приехать вечером ко мне на квартиру, чтобы оказать посильную помощь. Он любезно согласился. Так как служить приходилось в том же самом здании, логично было назначить встречу на время после завершения рабочего дня, пригласить в ресторан поужинать, а затем отправиться на квартиру.
«Нет, – сказал он. – Благодарю вас, но считаю, что лучше поступить иначе. Мы собираемся обсудить проблемы искусства. Давайте в следующий раз встретимся и спокойно поужинаем, а сейчас, когда я приду к вам домой, можете угостить меня чашкой чая, и мы приступим к обсуждению темы с правильным для нее настроением разума».
И он был совершенно прав.