Неподходящее занятие для женщины

– Думаю, да, – ответила она. – Следует повидаться с сэром Рональдом.

– Что вы ему скажете?

– Что-нибудь придумаю. Не беспокойтесь.

По восточному краю неба начинала разливаться заря, и самые сварливые птицы уже шумно протестовали против наступления нового дня, когда Хьюго и Изабелль отправились восвояси. Они увозили с собой картину Антонелло. Корделия наблюдала за ее снятием со стены с сожалением, словно коттедж покидала частица самого Марка. Прежде чем подхватить картину под мышку, Изабелль окинула ее серьезным, профессиональным взглядом. Корделия подумала, что она, по всей видимости, достаточно щедро раздает свое имущество, будь то картины или люди, но лишь в долг, при условии, если возврат будет происходить незамедлительно по первому требованию и при сохранении предшествовавшего одалживанию качества. Стоя у калитки, Корделия наблюдала, как управляемый Хьюго «рено» выкатывается из тени живой изгороди. Она помахала им рукой – вынужденный прощальный жест утомленной хозяйки, провожающей засидевшихся гостей, – и вернулась в коттедж.

В гостиной было пусто и холодно. Она торопливо сунула оставшиеся поленья в затухающий камин и подула на угли, чтобы оживить пламя. Потом она стала бесцельно слоняться по комнате. Она не надеялась снова уснуть, хотя короткая и беспокойная ночь оставила ее совершенно разбитой. Но ее тревожило кое-что посерьезнее. Впервые за все время она поняла, что боится. Зло существует – для того, чтобы убедиться в этом, можно обойтись и без монастырского образования. Зло посещало эту комнату. Перед ним меркнут испорченность, бессердечие, жестокость, расчет. Зло. Она ни минуты не сомневалась, что Марк пал жертвой убийства, но все было проделано с поистине дьявольской изворотливостью. Если бы Изабелль рассказала о том, что видела, никто бы ни за что не поверил, что у смерти могла быть какая-либо иная причина, кроме случайности. Корделия и без книги по судебной медицине знала, в каком свете все это предстало бы перед глазами полиции. Хьюго был прав: такие вещи случаются сплошь и рядом. По крайней мере он, будучи сыном психиатра, слышал или читал о подобном. Кто еще? Да любой более-менее образованный человек! Но только не Хьюго. У Хьюго есть алиби. Ее рассудок отказывался представить, что Дейви и София способны участвовать в столь кошмарных манипуляциях. Но очень характерно, что они не побрезговали запастись фотоаппаратом. Даже в сострадании они не забывают о самосохранении. Могли ли Хьюго и Дейви стоять вот здесь, под кошмарным трупом Марка на крюке, обсуждая расстояние и экспозицию, прежде чем сделать снимок, способный реабилитировать их ценой его позора?.. Она побрела на кухню вскипятить чай, радуясь, что ей удалось оторваться от притягивающего зрелища крюка, торчащего в потолке. Раньше оно почти не тревожило ее, теперь же превратилось в навязчивый фетиш. Ей уже казалось, что крюк вырос с прошлой ночи, что он увеличивается с каждой минутой, и она не могла оторвать от него взгляд. Сама же гостиная определенно уменьшилась в размерах; из святилища она превратилась в келью, пребывание в которой грозит клаустрофобией, в место отвратительное и постыдное, как сарай, где приводят в исполнение смертный приговор. Даже яркий утренний свет был пропитан вездесущим злом.

Дожидаясь, пока закипит чайник, она заставила себя сосредоточиться на делах предстоящего дня. В

столь ранний час не хотелось теоретизировать: она пока не могла найти рационального применения своему новому знанию. Рассказ Изабелль был слишком сложен, в его свете ситуация не обретала ясности. Предстояло выяснить еще немало фактов. Она решила продолжить выполнение заранее намеченной программы. Сегодня ей предстоит посетить Лондон и изучить завещание дедушки Марка.

Однако до того момента, когда можно отправляться в дорогу, оставалось еще часа два. Она решила добраться до Лондона на поезде, оставив машину у кембриджского вокзала: так и быстрее, и проще. Ей не улыбалась перспектива провести целый день в городе, когда разгадку определенно надо искать здесь, в Кембриджшире, однако в это утро она с радостью убежит из коттеджа. Не находя себе места от потрясения и смятения, она бесцельно переходила из комнаты в комнату, пока не оказалась в саду, откуда было все же ближе до вокзала. Отчаявшись найти себе более полезное применение, она взялась за вилы и вскопала грядку, оставленную Марком незаконченной. Вряд ли она поступила правильно: ведь прерванная работа была частью доказательств в версии об убийстве. Однако ее видели многие люди, в частности, сержант Маскелл, которые при необходимости смогут засвидетельствовать это; вид же недокопанной грядки и торчащих из земли вил выводили ее из себя. Поправив положение, она немного успокоилась и прокопала еще час, ни разу не остановившись, после чего аккуратно вытерла вилы и поставила их в сарай, к лопатам и граблям.

Наконец настало время отправляться. Семичасовой прогноз погоды предрекал грозовые дожди на юго-востоке, поэтому она облачилась в костюм – самую плотную одежду, бывшую в ее распоряжении. Она так и не надевала его со дня смерти Берни и теперь обнаружила, что он стал велик ей в талии. Выходит, она потеряла в весе. После недолгих размышлений она извлекла из футляра с инструментами для осмотра места преступления ремень Марка и дважды обмоталась им. Ее не пробрала дрожь, когда тугая кожа перетянула ее пополам. Ничто, к чему он прикасался или чем владел, не могло напугать или опечалить ее. Тяжесть ремня на талии загадочным образом придавала ей уверенность, словно это был не ремень, а талисман.

Глава 5

Гроза разразилась в тот самый момент, когда Корделия выпрыгнула из автобуса 11-го маршрута рядом с Управлением налоговых сборов в Сомерсет-Хаус. В небе сверкнула угловая молния, и почти сразу раздался оглушительный гром. Она припустила бегом сквозь стену воды, лавируя среди припаркованных во внутреннем дворе машин, подгоняемая резко стреляющими ей по лодыжкам каплями воды, отскакивающими от булыжников, словно пули. Влетев в дверь, она остановилась, орошая коврик струями воды и смеясь от облегчения. Несколько посетителей оторвались от изучения завещаний и сочувственно улыбнулись ей, а заботливая служащая управления покачала головой, от души жалея ее. Корделия отряхнула жакет и, повесив его на стул, попыталась промокнуть волосы платком. Попытка не увенчалась успехом.

Женщина оказалась и впрямь заботливой. Выслушав Корделию, она указала на полки с тяжеленными томами в центре зала и объяснила, что следует ориентироваться по фамилии завещателя и году поступления завещания в Сомерсет-Хаус. Корделии предстояло найти каталожный номер и принести том к стойке. Затем ей подадут оригинал, и она сможет ознакомиться с ним за 20 пенсов.

Не зная года смерти Джорджа Боттли, Корделия задумалась, где же начинать поиски. Затем решила, что завещание должно было быть составлено после рождения Марка или по крайней мере после его зачатия. Однако мистер Боттли оставил деньги также и дочери, и эта часть наследства перешла после ее смерти ее мужу. Можно было предположить, что он умер раньше ее, ибо в противном случае он составил бы новое завещание. Корделия решила начать с года рождения Марка – 1951-го.

Ход ее размышлений оказался верен. Джордж Альберт Боттли из Стоунгейт-Лодж скончался 26 июля 1951 года, через три месяца и один день после рождения внука и всего через три недели после составления завещания. Корделия задумалась: была ли его смерть внезапной или это было завещание обреченного на смерть? Из краткой справки следовало, что он оставил наследникам состояние в размере трех четвертей миллиона фунтов стерлингов. Как ему удалось скопить такую сумму? Наверняка не только торговлей шерстью. Она положила тяжелую книгу на стойку, клерк записал необходимые детали на белом бланке и указал ей на кассу. Прошло всего несколько минут после уплаты каких-то 20 пенсов, и она сидела под лампой за столиком у окна, держа в руках драгоценное завещание.

Джордж Боттли не понравился ей еще по рассказу няни Пилбим, в не менее неприглядном виде он предстал и теперь. Она боялась, что документ окажется длинным, запутанным, трудным для понимания; он же был на удивление короток, прост и однозначен. Мистер Боттли распорядился, чтобы все его имущество было распродано, «ибо я хочу избежать обычных безобразных споров вокруг безделушек». Он оставил скромные суммы слугам, находившимся рядом к моменту смерти, однако Корделия обратила внимание, что среди них не было садовника. Половину оставшегося состояния он отписал в полное распоряжение дочери, «раз теперь она продемонстрировала, что хоть в одном является нормальной женщиной». Вторую половину он предназначил возлюбленному внуку Марку Келлендеру, когда тому стукнет двадцать один год и «когда он, если и не постигнет истинной ценности денег, будет по крайней мере в том возрасте, когда уже можно избежать эксплуатации». Доход от вложенных средств оказался расписанным шести родственникам Боттли, в том числе достаточно отдаленным. Завещание предписывало создать специальный фонд; в случае смерти одного из наследников его доля подлежала разделу между остальными. Завещатель выражал уверенность, что подобная мера заставит наследников проявлять живой интерес к здоровью и благополучию друг друга, стремясь одновременно прожить как можно дольше, ибо никакими иными достоинствами они не отличаются. В случае смерти Марка до достижения двадцати одного года завещанные ему деньги перешли бы в семейный фонд, где и находились бы до смерти всех наследников, после чего им предстояло разойтись по широкому кругу благотворительных адресов, выбранных, как стало ясно Корделии, не по признаку личной привязанности к ним завещателя, а скорее благодаря их известности и успеху. Наверное, он попросил своих адвокатов представить ему список наиболее надежных кандидатов, не проявив подлинного интереса к судьбе состояния, если его не сможет унаследовать собственный отпрыск.

Это было странное завещание. Мистер Боттли ничего не оставил своему зятю, но никак не предусмотрел ситуации, при которой, умри его дочь, не отличавшаяся, как ему было прекрасно известно, крепким здоровьем, состояние ее перешло бы мужу. Складывалось впечатление, что перед ней завещание игрока, и Корделия снова задумалась, каким же способом Джордж Боттли сколотил состояние. Но при всем цинизме и бездушии комментариев завещание никак нельзя было назвать несправедливым или недостаточно щедрым. В отличие от некоторых очень богатых людей он не пытался манипулировать своим состоянием из могилы, стремясь, чтобы ни пенни не попало в неверные руки. Дочь и внук получали богатство в свое полное распоряжение. К мистеру Боттли трудно отнестись с симпатией, но так же трудно не почувствовать к нему уважения. Условия завещания тоже отличались полной ясностью. Смерть Марка не принесла бы выгоды никому, кроме все тех же достойнейших благотворительных институтов.

Корделия записала основные условия завещания – не столько из опасения их забыть, сколько из уважения к настойчивым рекомендациям Берни записывать все и всегда, положила квитанцию об уплате 20 пенсов в ту часть тетрадки, где учитывались расходы, записала, во сколько обошлись дешевый железнодорожный билет с возвратом в тот же день и поездка на автобусе, и вернула завещание. Ливень оказался столь яростным, сколь и недолгим. Жаркое солнце уже успело высушить окна, в чисто умытом дворе ярко сияли аккуратные лужи. Корделия решила взять с сэра Рональда плату лишь за первую половину дня, вторую же провести в своей лондонской конторе. Вдруг там дожидается почта? Или даже приглашение на новое дело?

Однако решение оказалось ошибочным. Контора показалась ей еще более мрачной, воздух по сравнению с освеженной дождем улицей был здесь нестерпимо спертым; на мебели лежал толстый слой пыли; пятна крови на ковре приобрели буро-кирпичную окраску, производившую еще более тягостное впечатление, чем первоначальный веселый красный колер. В ящике не оказалось ничего, кроме угрожающего напоминания об оплате за электричество и счета из канцелярской лавки. Берни оплачивал – вернее, не оплачивал – безумные счета за презренную писчую бумагу.

Корделия заполнила квитанцию на электричество, протерла пыль и предприняла последнюю безнадежную попытку очистить ковер. После этого заперла контору и зашагала в сторону Трафальгарской площади, решив, что Национальная галерея придаст ей бодрости.

В 18.16 она села в поезд на станции «Ливерпуль-стрит». Было уже почти восемь вечера, когда она подъехала к коттеджу. Оставив машину все в той же рощице, она задумалась, не забрать ли из тайника пистолет, но решила, что с этим можно и подождать. Ее терзал голод, так что перво-наперво предстояло насытиться. Утром, прежде чем отправиться в путь, она тщательно заперла заднюю дверь и снова залепила оконную раму тонкой полоской клейкой ленты: непрошеные посетители не должны были уйти незамеченными. Но лента оказалась нетронутой. Она нащупала в сумочке ключ и, нагнувшись, просунула его в замочную скважину. Она никак не ожидала, что беда подстерегает ее вне коттеджа, а не внутри, поэтому нападение застигло ее врасплох. Какие-то доли секунды, прежде чем на нее упало одеяло, она уже знала, что сейчас произойдет. Но было поздно. Ее горло сдавила веревка, и она задохнулась от полезшей прямо в рот и в ноздри горячей шерсти. К ее языку прилипли сухие шерстяные волоски. Потом грудь пронзила острая боль, и она потеряла сознание.