Альфа и Омега. Книга 2

— Ладно, — легко согласился он, уже не глядя на меня.

— А ты… сможешь управлять пикапом? — на всякий случай уточнила я, выразительно покосившись на его ногу.

— Да, я нормально, — рассеянно кивнул он. — Чувствую себя отлично.

Неужели он в самом деле ничего не почувствовал? В прошлый раз, когда Джером на меня набросился в их с Кэсс пентхаусе, Йон готов был выломать дверь ванной, чтобы убедиться, что меня никто не тронул. А сейчас ведет себя так, будто вообще ничего не произошло. И я бы даже могла предположить, что это какое-то извращенное притворство с целью вывести меня на чистую воду и заставить сознаться во всем самой, но моему альфе подобные игры разума были совершенно не свойственны — он был слишком вспыльчивый, горячий и прямолинейный в том, что касалось того, что он желал или что было ему неприятно. Разве что дело было совсем в другом.

— Йон, ты подумал о том, что мы обсуждали? — неуверенно и осторожно уточнила я. — Насчет таблеток?

— Хана, я уже сказал тебе, что сам решу, когда сокращать дозу, ладно? — раздраженно проворчал он. — Я могу сделать это в любой момент, но тогда пользы от меня будет немного. Или ты хочешь сама обеспечивать нас двоих?

— Я бы могла справиться с этим ничуть не хуже, — уязвленно возразила я.

— Не надо на меня давить, ладно? — буркнул он и, не оборачиваясь, направился к машине, а я осталась стоять на крыльце и смотреть ему вслед. Значит правда? Таблетки действительно подавляли не только его боль, но и ощущения, передаваемые меткой? Или же из-за собственных перепадов настроения альфа уже не понимал, где его эмоции, а где чужие? Сейчас уже стало достаточно очевидным, что после ранения и возвращения из больницы он изменился — и не в лучшую сторону. Стал куда более раздражительным и в то же время более рассеянным. Постоянно пребывал как будто в легком блаженном полусне, а когда кто-то пытался его оттуда вырвать, реагировал достаточно агрессивно. Я допускала, что дело может быть не только в обезболивающих, которые он принимал, но и в том, как все обернулось в целом. Мы с ним не говорили о Сэме и о том, исцелила ли его смерть ноющую рану в груди альфы, что уже больше десяти лет отравляла ему жизнь, но что-то мне подсказывало, что я и так знаю ответ на этот вопрос. Достигнув той цели, к которой он стремился столько времени и на алтарь достижения которой было положено так много, Йон, судя по всему, не ощущал и половины той эйфории и того удовлетворения, на которые рассчитывал. Я пыталась ему помочь, пыталась быть рядом и поддерживать, но в последние дни он чаще и охотнее отталкивал меня, чем наоборот. До сегодняшнего дня я готова была дать ему сколько угодно времени, но теперь у меня самой его совсем не осталось. И что-то мне подсказывало, что этот Йон в отличие от прежнего не найдет в себе душевных сил встать на мою сторону. Просто потому, что вся эта история даст ему самый веский, оправданный и кристально чистый повод злиться на кого-то, кроме самого себя. А я знала, что просто не смогу с этим справиться — не после всего, через что мы прошли.

Когда он уехал, я поднялась на наш чердак. Так странно, какими отчетливыми стали вдруг линии и контуры окружающих меня предметов — словно бы я видела их в первый раз. Привычно наклонившись, я подняла с пола скомканную футболку Йона, которую тот, кажется, не слишком удачно пытался повесить на стул. Прижав ее к лицу, я села на заправленную кровать, закрыла глаза и полной грудью вдохнула его запах. Столько дней и ночей этот запах был для меня запахом дома, защиты, уверенности и безопасности. В самые свои темные моменты, когда мне было больше не за что цепляться и не во что верить, этот запах спасал меня, удерживал на плаву и убеждал, что нужно продолжать бороться — даже ради малейшей возможности снова обнять того, кому он принадлежал. И мне совсем не нравилось то, что сейчас я чувствовала в этом запахе неприятные и резкие, угрожающие нотки. Прежде мне и в голову не приходило, что Йон может быть хоть в каком-то смысле опасен для меня. Но теперь все изменилось, и это меня пугало.

«А что, если однажды по любой из возможных причин он сорвется и причинит боль уже не плохим ребятам, а кому-то, кого ты любишь? Или, может быть, тебе самой? Когда его настоящие враги закончатся, что он будет делать с той ненавистью и яростью, что переполняют его? Или ты думаешь, они просто исчезнут в никуда?»

Это говорил Гаррис. Мертвый окровавленный Гаррис с намотанным на голову полотенцем, чей голос сейчас больше походил на змеиное шипение, холодом струящееся по моей коже.

— Нет! — судорожно выдохнула я, но футболка Йона выскользнула из моих бессильно разжавшихся пальцев и упала на пол.

Как мы оказались здесь, в этом самом моменте нашей истории? Неужели я в самом деле сижу на нашей постели, где прошло столько восхитительных ночей, полных страсти и неги, и думаю о том, что мой альфа способен… причинить мне вред? Что ревность способна настолько затмить его разум, что он перестанет себя контролировать? Мог ли мой добрый, терпеливый, заботливый и понимающий мужчина превратиться в монстра? Или, может, он всегда им был, просто раньше я, как и говорил Гаррис, занималась бессмысленным и упоительным самообманом, уверяя себя, что тот, кто способен голыми руками вырвать живому существу его внутренние органы, не может быть опасен и его не следует бояться?

Мой мечущийся по комнате взгляд наткнулся на стоящие на прикроватной тумбочке фотографии. Они появились здесь относительно недавно — после того, как я нашла в интернете эти потрясающие узорные рамки и загорелась идеей распечатать снимки из нашей с Йоном поездки в Зеленый город. Притянутая их мягким светом, я сама не заметила, как оказалась на коленях возле тумбочки. В самом центре гордо красовалось мое любимое фото — Йон, его отец и я. Мы казались такими счастливыми и расслабленными на нем, и я, приглядываясь, почти могла воскресить в памяти тот вечер, наш последний вечер в Зеленом городе, когда все еще было хорошо. Рыжая девушка, что так солнечно и открыто улыбалась на снимке, еще не знала о том, что ее ждет по возвращению. Она была так сильно влюблена — в своего мужчину, в мир, в жизнь, в будущее, которое на тот момент казалось таким светлым и радужным. И я пыталась, всеми силами души пыталась вспомнить, каково это — быть ею, но у меня никак не получалось.

Потом неожиданно мое внимание привлекла другая фотография — скромно задвинутая на задний план. Это был один из тех многочисленных снимков, на которых Йон запечатлел меня. Не все из них получились хорошо, и еще меньшее количество мне понравилось, потому что я искренне считала себя не слишком фотогеничной, но конкретно этот кадр, даже на мой взгляд, удался хорошо. В закатном свете мои волосы словно бы сами светились изнутри, окутывая мою голову огненным золотым ореолом, глаза сверкали, наполненные искрами, и вся моя фигура казалась какой-то неземной, тонкой и легкой, наполовину растворенной в окружающем меня сиянии. Помню, когда увидела этот снимок впервые, то задалась вопросом — значит, вот так Йон меня видит? Вот такая я в его глазах? Если да, то я почти готова была согласиться с тем, что в девушку на фото можно влюбиться без памяти. Она была, конечно, не совсем мной, но это было лучшее изображение меня в каком-то метафорическом и в то же время донельзя земном смысле из всех, что я когда-либо видела. У моего альфы в самом деле был талант к фотографии. Может быть, в какой-нибудь другой жизни, где ему бы не пришлось пробивать себе путь кулаками и когтями, он мог бы стать профессионалом в этом деле и даже зарабатывать себе этим на жизнь. В какой-нибудь другой жизни, где он не был бы собой, я бы не была собой, и мы бы вообще никогда не встречались.

— Как думаешь, что вообще такое любовь?

Несколько озадаченная моим вопросом, Поппи даже прекратила мыть посуду и обернулась ко мне через плечо.

— У тебя все в порядке, Хана? — уточнила она обеспокоенно. — Выглядишь какой-то подавленной. Это из-за Йона, да? Мальчишка и тебе мотает нервы?

— Нет, не совсем. Не только, — смутилась я, сама не зная, зачем завела этот разговор. За окнами уже стемнело, и этот безумно длинный день наконец-то подходил к концу. Йон вернулся пару часов назад, но мы с ним толком не пересеклись, потому что я пропадала на кухне, а он отсиживался наверху.

— Тогда в чем дело? — нахмурилась моя подруга, снова возвращаясь к работе.