— А если в обозе, так, думаешь, мало горя хлебнул? Мне в обозе еще труднее было, чем тебе в пехоте! В пехоте тоже, конечно, несладко, но в пехоте — что? Ты себе знаешь винтовку, лопатку, скатку, котелок, и дело с концом. А у меня винтовка, скатка, котелок и все другие причиндалы, а к тому еще пара лошадей с подводой. Ты, брат, после атаки мог поесть и завалиться спать, а мне еще приходилось чистить, кормить и поить лошадей да колеса смазывать, ибо старая мудрость гласит: не помажешь — не поедешь… Ты, Шмая, зарылся в окоп — и готово, а я должен был вырыть окопчик для себя, чтоб дурацкая пуля меня не зацепила, да еще яму для лошадей, чтоб они не торчали на виду у немца… А то останешься с одним кнутом… Вот и посчитай, у кого было больше хлопот на войне. А кроме того, ночью подстелишь ты себе под бочок соломки, шинельку и дрыхнешь, как у бога за пазухой, спишь в обнимку со своей винтовкой, а мне в это время нужно ехать на станцию, в цейхгауз за патронами, снарядами, возить в лазареты раненых… Так что не задавайся…
— Да я, Хацкель, ничего такого не сказал… Всем нам на войне было несладко. Я о другом… А что касается службы, то заспорили как-то пехотинец с обозником. Где, мол, лучше служить? Пехотинец сказал: «Конечно, лучше служить в пехоте…» А обозник: «Нет, в обозе». Пехотинец ему: «Нет, лучше служить в пехоте», — и горько заплакал…
Оба рассмеялись. Шмая-разбойник лег поудобнее и сказал:
— Так слушай внимательно… Случилось это после атаки. Все поле завалено убитыми, ранеными. И я в этой компании лежу, обливаюсь кровью, — плечо осколком пробито, нога ранена. Руки ослабели, винтовка упала на землю. Чувствую, силы совсем покидают меня. А рядом лежат другие солдаты: одни уже рассчитались с этим миром и готовятся в рай, а другие еще мучаются, ждут — может, придет спасение.
Тут стали убирать с поля боя раненых и убитых. Лежу это я, оглядываюсь по сторонам: авось доживу, пока явится доктор с санитарами. И вдруг вижу, бежит наш спаситель, или помощник смерти, как мы его прозвали. В белом халате с красным крестом. За ним — несколько санитаров с носилками и большими сумками. Долговязый, неуклюжий, он носится по полю, как нечистая сила, будто сама смерть его гонит. Остановится возле лежачего, на ходу пощупает пульс и бежит дальше, как ошпаренный. Увидев, что ты еще не отдал богу душу, доктор кивает санитарам, те кладут тебя на носилки и тащат к подводам. А ежели видит, что готов, пишет мелом у тебя на груди большой крест: царю-батюшке ты, стало быть, уже не надобен, освобождают тебя подчистую, выслужился…
Открыл я глаза, смотрю на небо — солнце уже скрылось, только оставило красный кровавый след, будто и там, на небе, солдаты свою кровь пролили… Рядом шумит трава, и хоть здорово мы ее потоптали сапожищами и потом своим полили, а все же приятно дышать запахом земли, трав… Только бы в живых остаться, думаю, — хоть без ноги, без руки… Только бы вернуться домой, увидеть жинку, детишек!.. А чувствую, силам моим конец приходит. Кричать, звать доктора, чтобы скорее подошел, не могу — раны горят огнем. Лежу, согнутый в три погибели, доктора жду. И вот с божьей помощью дождался. Подбежал ко мне долговязый, схватил меня за руку, а сам уже дальше глядит, на соседа моего. Где-то раздался выстрел, доктор вздрогнул, выхватил из кармана кусок мела и нарисовал у меня на груди, на гимнастерке, значит, крест, да еще какой! И помчался дальше. Со мной он уже покончил… Списал в расход…
— Эй, доктор, куда вы? Что это вы мне нарисовали? — кричу ему вслед. — Я живой!..
Доктор остановился, испуганно взглянул на меня и рассердился:
— Что ты, дурак, больше доктора понимаешь?..
Вот и жди теперь, покуда выроют могилку и поминальную прочтут…
На счастье, неподалеку санитар был. Подошел ко мне, дал что-то понюхать, стер с меня крест, перевязку сделал и отвез в лазарет. Вот, брат, какие доктора попадаются…
Хацкель, все время внимательно слушавший Шмаю-разбойника, поднялся с места, удивленно уставился на него.
— Чего ж ты до сих пор молчал, разбойник? — повеселел он. — Выходит, ты воскрес из мертвых!
— Вроде бы так… — отозвался Шмая, не понимая, чему так обрадовался сосед.
— Стало быть, с тебя магарыч полагается!
— Вообще-то, конечно… Но не время…
— Хоть полбутылки поставь за твое счастье!
— У меня ни гроша за душой…
— Не беда! Я сам куплю, — не растерялся балагула. — Вот закончишь крышу, тебе будет еще кое-что причитаться… Тогда и рассчитаемся. Возьму бутылочку…
Шмая-разбойник и слова не успел проронить, как Хацкель уже бежал в лавчонку. Через несколько минут он вернулся, нагруженный водкой, колбасой, калачом…
ebooksa