– Но как? Как?
– Из-за того, как мы тебя создали. Ты – результат комплексного восприятия, это мы уже объяснили. Теперь даже для тех из нас, кто присутствовал при твоем изначальном вторжении в нынешнее сознание, ты обладаешь плотью. Ты должен есть и пить, иначе умрешь. По всем параметрам, кроме одного, ты такой же человек, как все остальные.
– Разница заключается в том, – сказала Орлали, – что мы не представляем, как тебя можно уничтожить.
– Но вы только что сказали, я могу умереть… – начал Лодовико.
– Добровольно. По собственному выбору. Никак иначе, – объяснила Орлали.
– Ни чудовищные ураганы газового гиганта, – серьезно сказал Хорад, – ни горячее, словно печь, сердце звезды не в состоянии уничтожить то, что для нас является Лодовико Зарасом. Потому что ты –
– Возможно, ты скорее предпочтешь умереть с голоду, нежели оказать нам услугу, которую мы надеемся получить от тебя, – сказала Генуя. – Но в этом, конечно же, нет необходимости. Если ты так решишь, мы можем прекратить твое существование. Но мы не стали бы делать этого против твоей воли.
– Услугу? – переспросил Лодовико.
– Прежде чем мы расскажем, в чем она заключается, – ответил Хорад, – необходимо подчеркнуть, что у тебя имеется хорошая причина для отказа. Теперь, когда мы сделали тебя настоящим, ты можешь чувствовать боль.
– К этому я привык еще в своей изначальной жизни, – задумчиво проговорил Лодовико. – В чем отличие на сей раз?
– Мы хотим отправить тебя туда, куда больше никто не может отправиться, а потом ты вернешься и расскажешь нам, каково там.
Он надолго задумался и наконец, не глядя на них, уточнил:
– И будет больно.
– Да. Насколько мы можем вычислить, ты испытаешь такую боль, какую не испытывал никто из доселе живших людей. Хуже всего то, что ты не сможешь умереть, чтобы положить этому конец.
Лишь спустя долгое время он согласился.
Насчет боли они оказались правы. Простой четкий факт: человек не имел никакого права стоять на берегу реки из жидкого гелия на обращенной против солнца стороне Плутона и восхищаться тем, как поток соперничает с гравитацией. И все же… он это сделал.
Возможно, дело в том, что боль больше не являлась для него сигналом опасности. Насколько он знал, он не умрет, пока не вымрет все человечество. Так или иначе, постепенно он привык к страданиям.
Действительно, она так быстро утратила силу, что уже в конце первой экспедиции стала казаться незначительной по сравнению с раздражением, охватывавшим его, когда он пытался выполнить свою часть договора. Как описать словами настолько чудовищный холод, что он горел, будто пламя? Как описать цвет реки, не имевший ни оттенка, ни сияния, ни насыщенности, однако выжженный у него в памяти, подобно шраму?
Как ни парадоксально, те, кто отправил его в экспедицию, остались довольны. Он вообразил неудачу, отторжение; вместо этого, вылечив его, они осыпали его похвалами и спросили, когда он будет готов снова отправиться в поход. (Он приходил и уходил тем способом, которому его научили после воскрешения. Любой из тех, кто интересовался его открытиями, мог пойти туда же, но это было бы бесполезно, потому что местом назначения был открытый космос или поверхность враждебной планеты. Никто, кроме него, не пережил бы похода в такое место.)
Он едва узнал Хорада среди тех, кто пришел поздравить и поблагодарить его, потому что его «другая личность» стала более явственной и вызывала еще более сильную тревогу… пусть даже Лодовико научился воспринимать ее как его сущность. Плоть, данная человеку природой, явно не была предназначена для того, чтобы выносить мучения, на которые он пошел добровольно. Следовательно…