В поясе астероидов происходило много событий, но почти все одного и того же типа: столкновения. Наблюдая за ними, он располагал достаточным временем, чтобы обдумать смысл умозаключения, которое выдал Хораду. Это лишь вопрос вероятности; однако, учитывая, что этот жалкий клочок космоса типичен если не для всей вселенной, то для большей ее части, а также что он уже несколько раз встречал обладающих сознанием существ – более того, существ, способных узнать в нем самосознающее создание еще до того, как он сам их узнал, – подобные данные убедили его, что сознание – суть вселенной.
Это изменило его восприятие себя таким, каким он теперь был. На смену остаткам негодования, с которым он все еще боролся в начале пути, пришла настолько сильная благодарность, что он почти почувствовал себя счастливым. Шанс
(После долгого пребывания в поясе астероидов его спросили, не скучал ли он во время похода, и он ответил: «Скучал? Это невозможно. Человек может состариться, устать, запутаться – он может ощущать скуку, поскольку это малое проявление старческого слабоумия. В той форме, которую вы мне придали, я этому больше неподвластен».)
Испещренные кратерами равнины Марса… ветреные долины Венеры… мрачная жаркая оболочка Меркурия… И, наконец, кульминация – Солнце. Он нырнул от короны к ядру, а когда вернулся…
В этот раз на лечение ушло очень много времени. То, что он совершил, испытало на прочность коллективную способность Земли принимать что-либо на веру, и, хотя он пережил столкновение астероидов и лавины метана, вера в него стала намного слабее, чем раньше.
И все же… и все же… он это сделал…
Итак, наступило время, когда те, кого он называл друзьями, смогли прийти к нему и поговорить.
– Ты страдал, – сказал кто-то из них, а может, и все трое. – Считаешь, не зря?
– Да.
– Почему?
– Потому что то, что с самого начала было не так с человечеством, меня не касается. Мы всегда обладали воображением, присущим бессмертным, но были в плену материи, которую легко уничтожить. Неудивительно, что в древности многие религии настаивали на том, что существует жизнь после смерти. Даже наши мечты восставали против мысли о полном исчезновении.
– Однако во многих известных нам культурах смерть считалась даром.
– Разве сейчас вы ее таковым считаете? – возразил Лодовико. – Теперь, когда вы достигли многих наших старых целей: мира, изобилия, свободы от страха?
Они обменялись взглядами. Вернее, между всеми троими прошел один взгляд.
– Сомневаемся, – наконец сказал Хорад.
– И правильно, – с жаром выпалил он. – Древние люди были правы: смертность – тяжелая ноша, которую мы несли слишком долго. Разве вы можете с этим не согласиться? Вы, чье величайшее достижение – это сотворение «других личностей», отражений вашего характера, благодаря которым вы уже на полпути к бессмертию?
– Дело не в том, что мы это отрицаем, – сказал Хорад. Остальные как будто присоединились к нему. – Дело в том, что до сего момента мы не понимали, насколько это верно. Прежде чем вызвать тебя, мы уже начали задумываться, не должно ли у вида в целом быть подходящее время для смерти, время, которое выберет сам вид. Благодаря тебе мы убедились, что это правильно. Мы назначим дату самоубийства человечества.
Значение этого заявления ошеломило его – его, кто был стерт в порошок сталкивающимися астероидами, сгорел в цикле возрождения Солнца и все равно вернулся. Когда он достаточно пришел в себя, чтобы задать встречный вопрос, вокруг уже не было слушателей. Он остался один.
Поборов в себе желание кричать и браниться, он медленно, очень медленно осознал правду.
Его способ мышления был древним. Хуже того – примитивным. Ядром его было предположение, которое ему давно следовало отринуть, вот только раньше ему это в голову не приходило. Именно это предположение ввело его в заблуждение.