– Значит, не такой уж он джайнист, – сказал Чанс – на данный момент ему больше нечего было сказать.
Про себя он подумал, что если медсестра говорит правду, то дома, в Америке, остались кое-какие ископаемые, которым не помешала бы доля скромности Котивалы, а то все они продолжают работать как в медицине, так и в других областях, пока их старческое слабоумие не начнет подвергать людей опасности.
– Формально он индуист, как и большинство наших людей, – объяснила медсестра. – Хотя он говорил, что внимательно изучил и буддизм. В конце концов, тот появился из индуистской ереси. – Похоже, ее это не особенно беспокоило. – Боюсь, я все еще не понимаю, о чем вы только что говорили, – прибавила она.
Чанс подумал об огромных фабриках – владениях Дюпонта, Байера, Глаксо и бог знает кого еще, – которые работали денно и нощно и тратили больше энергии, чем миллион женщин, дававших жизнь обыкновенным человеческим существам, и решил, что скоро факты все равно станут достоянием общественности, а значит, он может рискнуть и приоткрыть завесу тайны. От необходимости постоянно держать язык за зубами он впадал в депрессию.
– Ну, я имел в виду, что, если бы я мог что-то решать, люди вроде него были бы первыми в очереди на… э… новейшие медицинские процедуры. Продлить жизнь тому, кто всеми любим и уважаем, на мой взгляд, лучше, чем спасти того, кто держит всех в страхе.
Наступила тишина.
– Думаю, я вас понимаю, – наконец сказала медсестра. – Значит, разработка таблетки от смерти увенчалась успехом?
Чанс вздрогнул. Она опять улыбнулась этой своей кривоватой улыбкой.
– О, при нашей занятости трудно следить за всей научной литературой, но ведь ходят такие слухи, не так ли? Вы там, в богатых странах вроде Америки и России, уже много лет пытаетесь создать препарат широкого спектра против старения, и я думаю – зная ваши страны лишь понаслышке, – что это привело к долгим и яростным спорам о том, кому первому повезет.
Чанс окончательно сдался и кивнул с несчастным видом.
– Да, есть препарат против старения. Он не идеален, но на фармацевтические компании оказывается такое давление, что когда я покидал штаб-квартиру ВОЗ по пути сюда, то уже слышал, что вот-вот заключат контракты на коммерческое производство. Курс лечения будет стоить пять-шесть тысяч долларов и займет от восьми до десяти лет. Думаю, не нужно вам объяснять, что это значит. Но если бы я сам мог выбирать, кто от этого выиграет, я выбрал бы кого-то вроде вашего доктора Котивалы, а не всех этих безмозглых богатых стариков, облеченных властью, которые, благодаря этому прорыву, принесут в будущее свои устаревшие предрассудки!
Он осекся, встревоженный собственным остервенением, надеясь, что никто из любопытных зрителей вокруг не говорит по-английски.
– Ваша позиция делает вам честь, – сказала медсестра. – Но в некотором роде будет неверно сказать, что доктор Котивала уходит на пенсию. Он бы предпочел выразиться иначе: он меняет сферу деятельности. А если бы вы предложили ему лекарство от старения, полагаю, он бы отказался.
– Во имя всего святого, почему?..
– Это трудно объяснить по-английски. – Медсестра нахмурилась. – Возможно, вы знаете, что такое санньяси?
– Что-то типа монаха. Я их видел. Они носят только набедренную повязку и держат чашу для подаяния.
– И посох, как правило.
– Как факиры?
– Вовсе нет. Санньяси – это человек на финальном этапе жизни. Раньше он мог быть кем угодно – бизнесменом, госслужащим, адвокатом или даже врачом.
– Хотите сказать, ваш доктор Котивала собирается отказаться от всех своих врачебных знаний, от всего опыта, от всех услуг, которые по-прежнему мог бы оказывать в этой перенаселенной стране, даже если однажды пришлось бы рискнуть жизнью ребенка, и отправиться попрошайничать в набедренной повязке ради собственного спасения?