О времени, о душе и всяческой суете

Уиллс открыл записи снов других добровольцев – тех, кому пришлось бросить эксперимент после нескольких ночей. Все без исключения записи с контрольной недели пестрели показателями сексуального напряжения, драматизированных решений проблем, положительной борьбы с личными трудностями. Лишь сны Старлинга постоянно указывали на полнейшую капитуляцию.

Не то чтобы он выглядел неадекватным. Учитывая низкую самооценку, развившуюся у него из-за родителей, а потом из-за деспотичного деда и учителей, он неплохо приспособился. Он был скромным и довольно застенчивым, жил с сестрой и ее мужем, но устроился на приличную работу и имел небольшой, неизменный круг знакомых, с которыми встретился в основном благодаря мужу сестры и на которых не производил особого впечатления, хотя «вполне нравился» им.

Словом «вполне» можно было описать всю жизнь Старлинга. В ней не было почти ничего абсолютного. И все же – вопреки его снам – он так и не сдался до конца. Он делал что мог.

Компания добровольцев подобралась разношерстная: семеро студентов, преподаватель в годичном отпуске, безработный актер, писатель-неудачник, равнодушный битник и Старлинг. Процесс, которому их подвергли, разработал Демент в нью-йоркской больнице «Маунт-Синай», а Дэвентри улучшил и автоматизировал. Старлинг до сих пор подвергался этому процессу: будильник прерывал его сон при первых признаках сновидения. В одиннадцати случаях обнаружился тот же эффект, который установил Демент: прерывание сновидений делало испытуемых нервозными, раздраженными, жертвами неконтролируемого нервного напряжения. Самые крепкие ушли через тринадцать дней.

Разумеется, кроме Старлинга.

Их беспокоило не то, что им мешали спать. Доказать это можно было, разбудив их между сновидениями, а не во время. Проблема заключалась в том, что им не позволяли видеть сны.

В целом люди видели сны около одного часа за ночь. Этот период делился на четыре или пять «эпизодов». Это доказывало, что у снов есть назначение: какое? Рассеивать антисоциальное напряжение? Питать эго, удовлетворяя подсознательные желания? Слишком легкое решение. Но если бы Старлинг не показал им фигу, авторы эксперимента приняли бы подобное обобщение и отложили бы это дело на то отдаленное будущее, когда ученые, изучающие разум, смогут лучше взвесить и измерить неосязаемый материал снов.

Но показатели Старлинга нельзя было не учитывать. Поначалу он реагировал предсказуемо. Частота его снов подскочила от пяти раз за ночь до двадцати, тридцати и больше по мере того, как будильник убивал каждый сон в зародыше, рассеивая образы его кошмарного деда, его учителей-тиранов…

Может, вот где зацепка? Уиллс и раньше спрашивал себя об этом. Может быть, другим людям сновидения были необходимы, но Старлинг их ненавидел? Неужели сны настолько угнетали его, что без них он чувствовал себя свободным?

Этот аргумент привлекал своей прямотой, но не выдерживал критики. В свете прошлых экспериментов можно было с таким же успехом заявить, что человек освобождается от необходимости испражняться, если не давать ему воды и пищи.

Но на Старлинге это никак не сказывалось! Он не похудел, не стал более раздражительным, говорил вменяемо, предсказуемо реагировал на тест на коэффициент интеллекта, тест Роршаха и любой другой тест, который Уиллс мог найти.

Совершенно противоестественно.

Уиллс одернул себя. Как следует изучив собственную реакцию, он понял, что она собой представляет: инстинктивный, но нерациональный страх, подобный страху, который испытываешь перед внезапно появившимся незнакомцем с чужим акцентом и чужой манерой поведения. Старлинг – человек; следовательно, его реакции естественны; следовательно, либо результаты других экспериментов совпали случайно и без сновидений можно обойтись, либо Старлинг реагировал точно так же, как и все остальные, просто пока подавлял свою реакцию, которая рано или поздно вырвется наружу, что приведет к взрыву, как в бойлере под давлением выше нормы.

Конечно, осталось всего три недели…

Раздался привычный тихий стук в дверь. Уиллс ворчливо разрешил Старлингу войти, удивляясь тому, что вид этого человека, пассивно лежащего на койке, вызывал у него мысли о чесноке, заостренных колах и похоронах на перекрестке.

Наверняка во всем виноват его собственный разум, а не разум Старлинга.

Тесты прошли в точности как обычно. Это разнесло в пух и прах робкую идею Уиллса о том, что Старлинг радовался отсутствию сновидений. Если бы он действительно освободился от тяжкой ноши, это проявилось бы в том, что его личность стала бы сильнее, увереннее. Микроскопические перемены, скорее, можно было отнести на счет того, что Старлинг уже несколько месяцев находится в спокойной обстановке, где от него ничего не требуется.

Это не поможет.

Уиллс отодвинул в сторону кипу опросников.

– Мистер Старлинг, – сказал он, – что, прежде всего, заставило вас записаться добровольцем на эти эксперименты? Вероятно, я вас уже спрашивал, но забыл.