Посветил фонариком в темноту, но его луч не выхватил ничего, кроме голых стен, облупившейся штукатурки и грязи. Когда свет фонаря озарил дальний угол у окна, выходившего на канал, я услышал шорох. Это разбегались крысы, спеша скрыться в своих убежищах. Я шагнул в пустоту и пошел вперед, высматривая книгу. На лицо мне налипала паутина. Потом что-то сверкнуло надо мной. Я направил фонарик на потолок и увидел искусно выполненный золотой восьмиугольник — блестящий, несмотря на глубоко въевшуюся грязь, копившуюся на его поверхности многие годы, — в обрамлении, как мне показалось, складок разлагающейся плоти и десятков отрубленных детских голов. Ошеломленный, сбитый с толку тем, что я увидел, я попятился и, споткнувшись обо что-то, упал. От неожиданности я выронил фонарик, и меня окутал мрак. В сознании сразу вспыхнули картины того, что произошло в Дорсете. Бархатная темнота. Острые края камня в моей ладони. Окровавленное лицо Лавинии, ее кожа утыкана сверкающими осколками стекла.
Я услышал, как крысы, внезапно осмелев в темноте, побежали ко мне. Я ползал на коленях по пыльному полу, шарил вокруг, пытаясь найти свой фонарик. Моя рука наткнулась на что-то. Это что-то двигалось.
Я дернул ногой, прогоняя крысу, и наступил на какой-то предмет. Я медленно потянулся к нему, боясь, что опять дотронусь до одной из этих мерзких тварей. Моя ладонь окунулась в слой пыли, нащупала что-то цилиндрическое. Это был мой фонарик. Я поднял его, встряхнул и посветил на пол. Крысы мгновенно разбежались по темным углам комнаты, которая больше напоминала огромную подземную гробницу, чем бывшее жилое помещение на верхнем этаже величественного палаццо. Как только луч фонарика прорезал мрак, я заметил на полу что-то еще. Я с трудом поднялся, меня опять тошнило. Я прикусил губу и двинулся вперед. Приблизившись к предмету, я увидел, что это книга. Я поднял ее и прочитал название: «Непристойности Кориата». Удовлетворение при виде книги, которую я искал, мгновенно сменилось дурным предчувствием. У меня мелькнула мысль, что лучше бросить книгу на пол, оставить ее гнить среди грязи и крыс, а самому бежать из палаццо, пока не поздно. Но потом я понял, что это невозможно. Я должен узнать все. Я должен найти рукопись Крейса.
Я, хромая, направился назад к лестнице и по пути посветил на потолок. То, что так напугало меня, — бессчетное количество отрубленных детских голов, — оказалось старинным панно из лепнины, изображавшим крылатых мальчиков, державших большой кусок ткани. Я сделал глубокий вдох и пошел к выходу. Стал медленно спускаться по лестнице, каждый мой шаг пронзительной болью отдавался в травмированной ноге.
Сойдя с последней ступеньки, я отряхнулся и сел. Открыл книгу. Между двумя тонкими страницами лежало еще одно письмо, гораздо более длинное, чем два предыдущих. Оно тоже было написано мелким неразборчивым почерком Крейса.
Дорогой Адам!
Во-первых, благодарю вас за то, что вы сделали. Это благословенное избавление. Я утратил вкус к жизни и уже давно думал, как бы лучше уйти в мир иной. Мне всегда казалось, что самоубийство — это слишком банально. Вы не находите? А вот убийство — выход куда более интересный. Простите за плоскую шутку, но если уж помирать, так с музыкой.
Также хочу отдать должное вашей изобретательности. Честно говоря, вы превзошли мои ожидания. Нужно обладать хорошим нюхом, чтобы найти это письмо. Из вас вышла бы прекрасная ищейка. Кто бы мог подумать, что вы раскопаете столько сведений обо мне? Хотя, должен признать, некоторые из ваших методов — как бы лучше выразиться? — несколько нетрадиционны.
К несчастью, все же ума вам немного недостает, мой милый мальчик. Я догадался о вашем «проекте» почти сразу же после вашего появления. Неужели вы думали, что я настолько слеп? Я знал о тех письмах — от Лавинии Мэддон и от Шоу — задолго до того, как вы переступили порог этого палаццо. С их помощью я устроил вам маленький экзамен, который вы, к сожалению, провалили. Что касается всех тех жалких уловок — например, когда вы пытались заполучить ключ от почтового ящика, — даже не знаю, о чем вы думали. Пусть я стар и зрение у меня уже не то, что раньше, но я далеко не глуп. Конечно, вы страшно разочаровали, разозлили меня; я даже хотел избавиться от вас. Но потом подумал: почему бы немного не позабавиться? Да и как я мог выгнать вас, юношу, который так сильно напоминал мне Криса — моего золотого мальчика?
Увидев вас в первый раз — когда вы принесли свое письмо, — я подумал, что это призрак явился мне из каналов, дабы нарушить мой покой. Или что я схожу с ума. Я должен был убедиться. И, когда вы пришли на собеседование, я понял, что ошибки быть не может. Сходство было разительное, и посему, как я и сказал вам, мне пришлось уволить юношу, которого я нанял до вас.
Но он не возвращался в палаццо, чтобы потребовать у меня денег. С моей стороны это была небольшая поэтическая вольность. Я попросту бросил на пол гравюру Франческо де Лодовичи, наступил на нее каблуком и порезал о стекло руки. Конечно, было немного больно, но сами раны были пустяковые — несколько царапин. Что касается моей спины — когда вам приходилось помогать мне раздеваться и купаться, — тут я притворялся, причем с большим удовольствием. По сути, это был целиком искусно разыгранный спектакль, в том числе и мой кошмар.
Неужели вы и впрямь решили, что способны привлечь мой интерес? Вы симпатичный мальчик и, вне сомнения, похожи на него, но вы не особенный, вам далеко до Криса. В вас есть что-то немного странное, но что конкретно, давайте не будем уточнять, хорошо? Правда, я должен поздравить вас с тем, как ловко вы расправились с предприимчивой мисс Мэддон. Вам известно мое отношение к биографам. Я бы сказал, она получила по заслугам, верно? Но, если вы хотите стать настоящим писателем, позвольте дать вам пару советов. Во-первых, вы должны научиться быть более наблюдательным. Я не принял снотворное, что вы дали мне сегодня ночью. Я всегда спокойно обходился без снотворного.
Я сделал вид, будто проглотил таблетки и, когда вы ушли, завернул их в клочок туалетной бумаги, бросил в унитаз и смыл. Во-вторых, если вы опять когда-либо соберетесь в магазин или на почту (что маловероятно — во всяком случае, в ближайшем будущем), спрячьте свой блокнот в такое место, где его не смогут найти любопытные. Или, если решите сделать тайник под полом, старайтесь проверять его более регулярно.
А ведь мы могли прекрасно поладить и жить счастливо, если бы не ваша затея с этой биографией. Увы. Впрочем, я ни о чем не жалею. Как говорится, что ни делается, все к лучшему.
Кстати, вы должны знать одну вещь. Что бы там ни наплел вам Левенсон, я по-своему любил всех тех мальчиков из школы. А вот с Крисом у нас началось все иначе. Он отличался от остальных. Его не нужно было уговаривать. На самом деле инициатором нашей связи был он. Видите ли, он любил меня, любил, как никто другой.
Стоит ли говорить, что его смерть разрушила мою жизнь. Я не стану объяснять, как это отразилось на мне, не доставлю вам такого удовольствия. Скажем так: после я уже никогда не был таким, как прежде. Конечно, узнав о случившемся, я отказался от публикации книги. В сущности, я даже смотреть на нее не мог и потому сжег. Глядя, как страницы исчезают в огне и превращаются в пепел, я чувствовал, что очищаюсь, несу наказание, если угодно. Впоследствии выяснилось, что я не способен писать. Не мог написать ни строчки. Вот что делает с человеком чувство вины. Впрочем, скоро, возможно, вы и сами в том убедитесь.
А теперь, боюсь, вам придется еще немного потрудиться, если вы хотите найти рукопись, которую ищите. Любовь не глазами — сердцем выбирает. Подумайте об этом.
Письмо выпало из моих рук. Я чувствовал слабость, был истощен, едва не терял сознание. Гад, подонок, будь ты проклят. Во мне закипал гнев. Я вытянул руку и стал срывать гравюры со стены в портего, разбивая стекло, ломая рамы. Прошел, хромая, в гостиную, швырнул настольную лампу в зеркало над камином. Мое отражение раскололось на тысячи мелких кусочков. Я поднял с пола одну из книг и стал раздирать ее, кидая в воздух вырванные страницы. Сдернул со стены картину, кулаком продырявил полотно. Прошел на кухню, перевернул там стол, стул швырнул в окно. Стекло разбилось, и в комнату ворвался ветер. Хромая, я вернулся в портего, оттуда добрался до спальни Крейса. Содрал полог с его кровати, перевернул прикроватный шкафчик, разодрал подушки. По комнате летали перья. Я не мог видеть, как Мадонна безмятежно наблюдает за мной со стены. Я сорвал картину и разбил ее о колено.
К тому времени, когда я добрался до кабинета Крейса, у меня уже не осталось сил, гнев почти утих. Я опять увидел на полу жалкое тело старика, и, хотя мне хотелось бить его и колотить, я почувствовал, как по моему лицу потекли слезы. Я опустился на колени и зарыдал над трупом. В сознании проносились обрывки наших бесед, я вспоминал, каким Крейс был при жизни. Не знаю, сколько времени я просидел над его мертвым телом, но, когда очнулся, на ум сразу пришел один вопрос. Если Крейс действительно уничтожил роман «Учитель музыки», о какой же рукописи он вел речь? Не давала покоя и последняя строчка его письма. Что он имел в виду — мои отношения с Элайзой или выдуманных мною персонажей, о которых я ему читал? А может, Крейс намекал, чтобы я искал ответ в своем блокноте?
Смахнув с глаз слезы, я направился из его кабинета в свою комнату. Взял в руки свой блокнот. Сел на кровать. От одного вида блокнота меня стало тошнить, я ненавидел каждое слово в нем. Меня так и подмывало разодрать его, но я, подавив порыв, нашел страницы с записями о моих отношениях с Элайзой, потом — отрывок о Ричарде, одержимом своей бывшей возлюбленной, Эммой. Внимательно прочитал и то и другое — повествования о реальных и о вымышленных событиях, — но ничего не нашел. Черт, только время зря потратил! Но едва я собрался отшвырнуть дневник, как вспомнил, что однажды мне сказал Крейс. Я открыл начальные страницы блокнота, нашел то место, где описал, как я выманивал у Крейса ключ от почтового ящика. Когда мы с ним шли через дворик, он показал на херувима, венчавшего коринфскую колонну, и заметил, что любовь выбирает не глазами, а сердцем.
ebooksa