Царевна для Ворона

22
18
20
22
24
26
28
30

Неожиданно пришло смирение. Меня удовлетворил бы любой его ответ.

— И каким будет ваше решение? — голос предательски дрогнул, а губы задрожали, будто я собиралась расплакаться от напряжения прямо на его глазах.

Ответом мне стали сильные ладони, обхватившие лицо и поднявшие его вверх. Губ коснулась уже знакомая кожа, горячая, перечная, как зимняя мята, пропахшая раскаленным металлом и жаром костра. В моем случае — погребального.

— Я решил оставить тебя себе, пока не наскучишь. Я буду играть с тобой, пить твою добродетель и марать твой светлый образ, — сгорая от гнева, Ворон громко и утробно рычал это, выдыхая мне в губы. — Я сломаю тебя, не от мести, а от желания обладать ровно столько, насколько тебя хватит. Испачкаю твои белые пальцы, искусаю твою невинность и раздеру когтями надежду. Когда-нибудь ты выйдешь отсюда, покинешь этот замок и уйдешь. Но знай — от тебя останется лишь оболочка, жалкое подобие человека.

— Любовь опасна, верно?

Резко отшатнувшись, мужчина широко раскрыл глаза, задыхаясь от злобы. У него был ошарашенный, преданный вид, будто я специально наступила на больную мозоль, и давлю, давлю, давлю не переставая!

Черные как смоль волосы растрепал ветер, а в расстегнутый ворот рубахи прокрались прозорливые снежинки, тут же умирая от жара кожи.

— Вернись в спальню и не смей больше выходить, — бросил и коротко, слишком нервно дернул рукой, разворачиваясь на пятках сапог.

Мне оставалось только смотреть ему вслед на подгибающихся от облегчения ногах.

Не хочет меня видеть. Что может быть лучше?

Глава 25

Дни шли один за другим, менялось лишь количество снега за окном, заметая стены замка воздушными, но такими жесткими сугробами.

Я поправлялась. Медленно, но верно вставая на ноги, бродила по своим покоям, словно призрак прошлого. Иногда от боли хотелось выть в голос, но, зная, что стража стоит у дверей, я кусала шелковые подушки, которых в последнее время становилось все больше.

Служанка приносила всякие мелочи, минуя мой протест, и лишь бросала испуганные взгляды каждый раз, когда я просила ее убраться подальше. И я перестала. В конце концов, она не виновата в том, что не может выполнить мой приказ, минуя слово Ворона, забывшего о моем существовании. Только чертовы подушки! Море подушек, свечей, книг и прочей ерунды, которых становилось все больше и больше!

Он словно пытался создать мне условия, в которых я буду существовать до конца своих дней. Украшал мою камеру, не желая, чтобы птичка слишком быстро ослабла от тлена и умерла. Подачка. Унизительное подаяние беспомощной.

А еще наряды. Чертова прорва нарядов! Вызывающе дорогих, торжественных и сшитых на заказ. По моим меркам, которые Лиз сняла в тот же вечер, когда мы встречались с господином в последний раз.

Он украшал меня, но сам не смотрел на итог своих трудов. Наряжал, словно куколку, и не играл, отставив в дальний уголок до лучших времен.

Как и стоило ожидать — они наступили слишком быстро.

В этот вечер Лиз, как и всегда, помогла мне одеться к ужину, туго затягивая корсет и укладывая волосы в гладкие волны. Каждый вечер одно и то же, но ужинала я по обыкновению в полном одиночестве, глядя на движимый ветром снег — единственное, что менялось в моей обыденности.

И в этот раз серебряные блюда принесли с точностью до секунды, выставляя легкие закуски на изящный столик у окна. Сервировка, небольшая вазочка с чертополохом и серебряные приборы в довесок. Чинно и богато. Одиноко и безвкусно.