Маленькие милости

– А по-моему, это очень хорошие слова, – произносит Бобби, подумав. – Ты сама выбрала свой путь. И пусть он оказался не тем, который желали для тебя родители, у тебя все получилось.

И снова в памяти всплывает Мэри Пэт Феннесси, лишившаяся обоих детей. Господи, что же дает ей силы каждое утро вставать с постели?

Ярость.

Обида.

Гнев.

– Ты из зажиточного класса, однако отказалась от всех привилегий, чтобы помогать тем, кому повезло меньше. Чтобы, на хрен, сделать хоть что-то полезное в этой жизни. Будь я твоим отцом, то гордился бы тобой.

– Будь я твоей мамой, то гордилась бы тобой, – произносит Кармен, щелкая его по носу указательным пальцем.

– Странная тема для обсуждения нагишом, не находишь?

– Да уж!

Она перекатывается набок, а Бобби крепко обнимает ее сзади. Так они и засыпают под открытым окном и с включенным телевизором.

Глава 26

Ночует Мэри Пэт в мотеле на Хантингтон-авеню, через дорогу от Материнской церкви Христа-Ученого. В мотеле принимают наличные, не спрашивают удостоверения личности, и, самое главное, там есть подземный гараж, в темный, пропахший маслом угол которого Мэри Пэт прячет свою «Бесс».

Она сидит у себя в номере почти без света и смотрит на площадь перед церковью. Мэри Пэт мало что знает об архитектуре и совсем ничего – о научных христианах, но Материнская церковь впечатляет. Это два здания: одно маленькое, угловатое, с острым шпилем на башне, очень органично смотревшееся бы где-нибудь в Париже; а другое, расположенное за ним, покрупнее и как будто сошло с открытки с видами Рима: огромный купол, лежащий на могучих колоннах, соединенных широкими арками. И все это великолепие отражается в длинном узком бассейне, который тянется вдоль площади.

Если б всего две недели назад Джулз пришла к матери и сказала, что решила примкнуть к Христианской науке, или как там ее называют, Мэри Пэт выставила бы дочку за дверь. Феннесси и Флэнаганы исстари принадлежали лону Римско-католической церкви. Так было и так будет всегда, даже не обсуждается. Однако сейчас сама мысль отрекаться от кого-то просто за то, что тот по-иному славит Господа, кажется до невозможности тупой. И плевать, в чьи объятия попала Джулз: Христа-Ученого или в кого там верят буддисты с епископальцами, главное – она рядом с Богом. И больше не знает ни страха, ни ненависти.

Мэри Пэт включает крохотный телевизор на комоде и возится с антенной, пока не ловит Пятый канал. Она попадает на последние полчаса «Гарри О»[44]. Впрочем, эту серию она уже видела и отключается, тупо глядя в экран, даже не понимая, что отключилась, пока вдруг не приходит в себя и не обнаруживает, что уже идут новости.

В последние дни такие выпадения из реальности происходят часто. Мэри Пэт не засыпает и даже не дремлет, но время куда-то пропадает. И она, кажется, пропадает вместе с ним.

Где-то в середине выпуска, перед спортивным блоком, ведущий вскользь упоминает, что «прощание с Огастесом Уильямсоном, юным афроамериканцем, чья трагическая гибель на станции “Коламбия” всколыхнула расовые трения накануне десегрегации школ, пройдет завтра утром в Третьей баптистской церкви».

Мэри Пэт вспоминает открытку, которую ей прислала Соня, когда умер Ноэл. Умей Мэри Пэт писать хотя бы вполовину так же хорошо, она бы тоже написала что-то подобное. Но она не умеет. И дело не только в плохой грамматике, но и в отвратительном почерке.

Она снова смотрит в окно на величественные сооружения, отражающиеся вместе с соседними домами в длинном бассейне, и думает: вот люди рождаются и умирают, а здания остаются. Однако время разрушает даже столь грандиозные сооружения.

«Я не боюсь смерти, – мысленно обращается она к церкви, к комнате мотеля, к Богу. – Совсем не боюсь». – «А чего тогда ты боишься?» – «Жить в мире без нее». – «Возможно, она чувствует то же самое». – «Кто? Джулз?» – «Нет, глупая. Соня».