«Я не решаюсь назвать другие имена, потому что не считаю остальных известных мне людей в чем-либо виноватыми. <…> Они не из тех, кого можно как-то привязать к этому делу. То есть я чувствую, что в этом нет никакого порядка и системы». Поэтому он счел «справедливым» не называть имя посредника «из чувства долга».
Сменив тему, Лансдейл попросил Оппенгеймера назвать имена тех сотрудников проекта в Беркли, кого он считал настоящими или бывшими членами Компартии. Оппенгеймер назвал несколько фамилий. Во время последнего визита в Беркли он узнал, что членами партии были Росси Ломаниц и Джо Вайнберг. И секретарша Джейн Мьюр. Из числа сотрудников Лос-Аламоса некоторое время состояла в партии Шарлотта Сербер. В отношении своего друга Боба Сербера он сказал: «Я допускаю такую возможность, но точно не знаю».
– А как насчет Дэйва Хокинса?
– Не думаю. Я бы не сказал.
– А сами вы когда-нибудь были членом Коммунистической партии?
– Нет.
– Вы, вероятно, состояли во всех организациях-вывесках на побережье[17].
– Почти, – небрежно ответил Оппенгеймер.
– Можно ли сказать, что в какой-то период времени вы были попутчиком?
– Пожалуй. Мое участие в таких вещах было очень коротким и очень интенсивным.
Позднее Лансдейл попросил объяснить, почему Оппенгеймер принимал такое интенсивное, хотя и непродолжительное участие в делах партии, но так и не вступил в ее ряды. Оппенгеймер заметил, что многие люди, с которыми он дискутировал, вступали в партию из «обостренного чувства справедливости». Некоторые из них «проявляли невероятный пыл», сродни религиозному фанатизму.
«Чего я не понимаю, – прервал его Лансдейл, – так это одной особенности. Они не придерживаются постоянных идеалов. <…> Возможно, они придерживаются марксизма, но в то же время следуют всем зигзагам и поворотам партийной линии, лишь бы угодить внешней политике другого государства».
Оппенгеймер согласился с выводом, сказав: «Это не просто взбалмошное убеждение. <…> Я считаю совершенно немыслимо[.] Мое членство в Коммунистической партии. [Ясно, что Оппенгеймер хотел здесь сказать, что считает “немыслимым” свое вступление в Компартию.] В тот период, когда я участвовал, было много положений, в которые я горячо верил, в их правильность и в задачи партии…»
– Позвольте спросить, что это был за период?
– Это было во время испанской войны перед заключением [германо-советского] пакта.
– Перед заключением пакта? Вы в это время с ними порвали? Я правильно понял?
–
Когда Лансдейл попытался еще раз выведать у него фамилии, Оппенгеймер ответил: «Я поступил бы низко, если бы стал вмешивать человека, о чьей невиновности готов побиться об заклад».
Лансдейл вздохнул и закончил опрос фразой «хорошо, сэр».
Через два дня, 14 сентября 1943 года, Гровс и Лансдейл провели с Оппенгеймером еще одну беседу об Элтентоне. Она состоялась в поезде на пути из Шайенна в Чикаго, отчет составил Лансдейл. Гровс поднял вопрос об Элтентоне, однако Оппенгеймер сказал, что откроет имя посредника, только если получит приказ. Месяцем позже он опять отказался назвать имя. Любопытно, что Гровс смирился с отказом. Он отнес его на счет «типичного поведения американского школьника, считающего, что закладывать друзей западло». Под нажимом ФБР, требовавшего более подробных сведений о деле, Лансдейл сообщил, что, по его и Гровса мнению, Оппенгеймер говорил правду.