– Знаешь, ты никогда не была моей любимой? – спросил он негромко, убирая циру обратно.
Велга и Галка подняли головы, обе не понимая, о чём и кому он говорит.
– Из всех нас, Воронят, ты, Штяста, никогда не была моей любимой, – признался так же спокойно и безразлично Войчех, пусть и заметил, как дрогнули её брови.
Она поджала губы, резко, точно её ужалили, пожала плечами.
– И? Мне что, обосраться, что ли, теперь?
– Я любил матушку…
– Ты неспособен любить, Войчех, – одёрнула его сестра. – Ты никогда никого не любил.
– Быть может…
Трудно было судить, что такое любовь. Как можно было это понять? Пожалуй, он и вправду не испытывал тех же чувств, что обычные люди, или просто матушка так учила его, вот он и поверил, что не способен полюбить, привязаться.
– Но я дорожил матушкой, кормилицей и… Ты помнишь, как её звали? – он и сам едва ощущал вкус имени на языке. Обвёл им зубы, губы, пытаясь нащупать, произнести, но не смог. – Я дорожил ей. Она была мне нужна. Она была такая… живая…
– Ага, а ты, как упырь, сосал её, – хмыкнула Галка, опустив голову. Всегда, когда ей было больно и когда она врала, то смотрела куда-то себе на переносицу.
– Но убил её не я.
– Считай, спасла её от тебя, – пробубнила Галка, не поднимая головы. – Девка только страдала из-за тебя. А то гадание какое-то получается: любит – не любит – к сердцу прижмёт…
Она запнулась, когда Войчех поднялся.
– В этом есть какая-то справедливость, Штяста.
Сестра вскинула голову, отшатнулась. Глаза расширились, стали круглыми, как блюдца.
– И всё же, пусть я не люблю тебя…
– Ты не способен любить…
– Ты часть меня. А я часть тебя. Мы семья.
– Белый…