Севастополист

«Я говорю тебе это как раз потому, что мы с тобой друзья. Ты думаешь, я испугался? Ты думаешь, твой Инкерман, которого ты знал всю жизнь, просто струсил идти по островам, так?»

Что-то смущало меня в движениях Инкера. Смущало и настораживало. У него попеременно дергались то глаз, то уголок губы, то плечи. И самое главное – все это вновь повторялось, точно в такой же последовательности. Он словно стеснялся этого и чуть наклонял голову вниз, чтобы не встретиться со мной взглядом. Но даже это движение странным образом повторялось.

«Я думаю, что тебе это не было нужно. Ты ведь не хотел донести лампу. Ты не видел в этом смысла, ты просто гулял. Ты ни к чему не привязывался, и ради чего тебе так рисковать? К тому же ты бы остался там, если бы выполнил миссию. Разве нет? Возвращаться на нижние уровни невозможно, мы с тобой оба это отлично знаем. А если даже там другие правила… Зачем возвращаться обратно, тем более сюда?»

Чтобы было понятно, я даже развернулся и сделал широкий жест руками, словно стремясь охватить все пространство вокруг: что здесь, Инкер, стоило твоего возвращения? Разве что там оказалось гораздо хуже?

«Я донес лампу, Фи. Но понял, что им не оставлю. Что ее нельзя отдавать им. Иначе всему конец».

Инкерман снова моргнул. Вообще, его заметно потряхивало. Я заметил, что и рука друга стала дергаться, и всем телом он то подавался вперед, то опять возвращался в исходное положение.

«Да ведь он хочет спать! – резко дошло до меня. – Он, как и я, пытается уснуть, а ничего не получается. Вот его и рубит постоянно».

Надо же, как все легко объяснялось. Я-то начал думать, будто он сошел с ума, но держится. А с другой стороны – почему нет? Он вполне мог сойти с ума от того, что не спит. И все острова с верхним уровнем и теми, кому нельзя отдавать лампу, могли ему просто почудиться. Как же все было сложно! У меня был целый ворох загадок и ни одной зацепки.

Я опустился на пол и прислонился спиной к стеклу, ненадолго почувствовал облегчение. Инкерман теперь был позади и мог видеть, что я набираю в вотзефаке. А я не хотел его видеть. И был не в силах стоять.

«Ты тоже не спишь?» – сочувственно спросил я.

«Какой смысл спать, если сон и так не прекращается?»

Прочитав его ответ, я вздохнул, и рука с вотзефаком бессильно опустилась на пол. Довольно долго я не думал ничего, а просто сидел, прикрыв глаза. А когда решил продолжить переписку, даже не знал, стоит ли Инкерман за мной по-прежнему или уже ушел. Для вотзефака это не имело ни малейшего значения.

«Я никогда тебя толком не знал, – признался я в сообщении. – И теперь я в смятении. Во мне словно бьются волны, а сам я – высокий скалистый берег, по которому не пройдешь. И камни отрываются и падают в пустоту. – Я подумал и стер: не в пустоту, нет. – Падают вниз, скатываются, цепляют за собой другие, и их омывает брызгами, когда они достигают наконец воды. И все… Длинный бесконечный берег. А волны такие сильные, они все сильней и сильней, скоро они вырвутся… Так я чувствую себя теперь. И я совсем не знаю, что чувствуешь ты. Кто ты такой? А ведь раньше, внизу, я знал тебя. Знал, как самого себя. Вот что случилось».

Наверное, это была слабость – раскиснуть, довериться, предаться лирике. Но в тот момент я и был слаб. Перед решающим рывком неизбежна слабость. Инкерман не был так многословен.

«Я пещера, – вот что он написал мне. Я не знал, что ответить, и он добавил: – Я должен был быть крепостью. Правда, думал, что все это будет иначе, но… Знаешь, вышло как вышло. Я все-таки стал ею. Но эта крепость маленькая – только для одного. Но этого хватит».

«Конечно, – ответил я. – Зачем тебе кто-то еще?»

«Нет, – возразил Инкер. – Эта крепость построена не для меня. Она для тебя, Фиолент. Она твоя».

Наверное, в тот момент я и понял: лирики мне хватило. Но не стал прощаться с другом сразу – это случилось чуть позже.

«Чем Пребывание отличается от Созерцания?» – спрашивал я Инкера, ворочаясь на кровати. Я долго бродил по свободным комнатам, выискивая такую, что не скрипит, и теперь делал каждое движение с осторожностью. Но в своих вопросах другу я уже не соблюдал этот принцип, да и Инкерман отбросил напускное – мы были откровенны друг с другом; по крайней мере, я очень хотел в это верить. Я знал: нашей дружбе конец. Инкер не пойдет выше, а я пойду. Ни у кого из нас не было выбора, он остался внизу. Сделав его когда-то, мы выбрали и все то, что случилось потом и к чему привело в итоге. Жалеть было не о чем – да и незачем. Нужно было просто знать.

Инкерман ответил быстро – как он один и умел – и просто.