Севастополист

Я вспомнил почему-то: когда был совсем еще маленьким и мало чего знал о мире, мама с папой кидали похожий корабль – только умещавшийся в ладони – в огромный таз, в котором меня мыли. Наверное, чтобы не было так скучно и отвратительно купаться. Пожив, я полюбил это занятие. А что до корабля, он представлял собой овал с двумя прямоугольниками – большим и маленьким, изображавшими трубы. Грубый пластмассовый овал, который хранили несколько поколений моих недалеких – и сохранили-таки для меня. А я оказался последним, и мне передать некому. Да и нечего передавать, ведь в Башню я его не брал. И вот я водил этим пластмассовым убогим корабликом из стороны в сторону, рассекая гладь мыльной воды и не зная еще ни про Левое, ни про Правое море, но интуитивно догадываясь, что эта игрушка, наверное, должна плыть. А потом я покусал его, прогрыз в нем несколько маленьких дыр, и корабль принялся терпеть бедствия: наполнялся водой и отправлялся ко дну.

«Я вижу проспект, корабль, зеркала…» – начал было писать я и застыл в изумлении: напротив, над широким, большим в несколько раз, чем обычные, проемом, красовалась надпись, сложенная из нестройных разноцветных букв:

СТРОЙКА.

Я пожал плечами, стер сообщение и написал:

«Вижу Стройку».

Стройка

Зачем я пошел туда – разве в Стройке могли быть коктейли? А ведь ничего на свете – вернее, на уровне Башни – я не хотел сильнее, чем вновь отхлебнуть из стакана. Отчего-то мне казалось, что эта боль в голове и туман, поселившийся там вместе с ней, отступят, едва я сделаю добрый глоток. Вернется ясность мысли, и тогда-то я уж точно определюсь, что и как делать дальше. Для начала – встретиться с Фе… да хоть с кем-нибудь встретиться!

Что такое стройка в Севастополе? Прохудилась крыша, покосился туалет, обветшал сарайчик, понадобилось укрепить забор или балкон второго этажа, чтоб не упал. Не называть же стройкой установку парника для помидоров? В книгах и артеках нам рассказывали и про другие стройки – например, севастопольского метро. Но та стройка длилась много поколений, и в живых не осталось даже тех, кто слышал истории тех, кто слышал тех, кто строил… В том Севастополе, где жил я, уже нечего было строить – ведь все, что нужно человеку для жизни и счастья, было давно построено.

И так я считал, пока не попал в Башню. Посмотрев на экран, который привела в движение черноволосая красавица Ялта, я узнал о великой стройке нашего мира, которая бросала вызов всему, что я знал о жизни – стройке Башни. Так что, вполне возможно, Стройка могла быть чем-то вроде местного музея, решил я. А о том месте, где предстоит провести всю оставшуюся жизнь, всегда стоит знать больше.

О да, мне казалось, что я рассудительный. Казалось, что это и есть ключ к тому, как не потерять здесь себя. Но, как и прежде, все вышло иначе. Войдя в новый зазеркальный зал и сделав по нему несколько шагов, я ощутил оторопь. Само пространство казалось гигантским и было выполнено в белом свете. Его источника я не видел, светом буквально сочились потолок и пол, но такое уже не удивляло меня: нечто подобное было в Преображариуме. Однако на этом сходства заканчивались. В стенах зала Стройки виднелись углубления, отделенные от посетителей – хотя можно смело говорить: от посетителя, то есть меня, ведь никого другого я здесь не увидел, – тончайшим и удивительно чистым, словно только что изготовленным стеклом. Из глубины на меня смотрели лица людей, множество лиц: молодых и старых, красивых и не показавшихся мне таковыми, улыбчивых, довольных и не очень. Все они располагались парами, мужское рядом с женским, и я тут же вспомнил старую фотографию, которая стояла, сколько я помнил себя, на кухне моих недалеких, да и вообще в домах большинства севастопольцев. Люди любили такие фото как память о чем-то светлом, что проживалось вместе; как правило, их закрепляли в рамку и тоже прятали под стекло, а потом ставили куда-нибудь повыше, чтобы случайно не разбить.

Но то, что я увидел в этом зале, не походило на фоторамки – ведь не было самих рамок. Не было даже контуров фона, на котором сделан снимок, не было ничего, кроме лиц, казавшихся объемными и возникавших в пустоте. Скорее всего, они проецировались с помощью невидимых и непонятных мне устройств, расположенных снизу и сверху. Но самым удивительным было не то, как появлялись эти изображения – необъяснимое было нормой в Башне. Я совершенно не мог сообразить, какая связь между бесконечными рядами этих лиц от пола до потолка, простиравшихся в обе стороны, и всем, что я знал о стройке.

«Наверное, он мне объяснит», – подумал я, заметив неподалеку белую стойку, выраставшую, как гриб, прямо из пола. Возле ее основания клубился белый пар, что создавало иллюзию, будто стойка парит в воздухе.

– Добро пожаловать, – поприветствовал меня человек, расположившийся за стойкой. Он был одет в совершенно белый балахон с бесформенным красным пятном в районе сердца. Оно производило впечатление крови, которой пропитался балахон, – мне стало интересно, было ли это задумкой, или же так казалось мне одному? В том, что пятно было искусственным, я и не сомневался: похоже, искусственным на этом уровне Башни было вообще все.

– Новый свет, – поприветствовал меня человек.

– Что «Новый свет»?

Я был не слишком вежлив в тот раз.

– Меня зовут Новый свет, – торопливо ответил человек.

– Оригинально, – бросил я, подойдя к стойке.

На ней лежала небольшая коробка, выкрашенная в такой же ярко-красный цвет, как и пятно на груди человека. Тот выглядел пожившим, но бодрым. Он улыбался и имел вполне довольный вид.

– А что вы здесь строите, Новый свет?