Севастополист

Я притянул его к себе и посмотрел на экран. Там красовалась маленькая цифра 1 в круге. Едва я нажал на нее, как из угла экрана выскочил желтый объемный шар с глазами, ртом и тоненькими ниточками, которые изображали, видимо, ноги и на которых этот нелепый шар скакал в границах маленького экранчика. Поплясав перед моими глазами, желтопузый смешно сложил губки бантиком и резко распрямил их, изображая поцелуй. А затем, помахав еще одной невесть откуда взявшейся тонкой ниточкой, растворился в воздухе. Послание было от Евпатории. Впрочем, я мог догадаться сразу. Пора было запоминать цвета друзей. Как я заметил, все цвета вотзефака совпадали с цветом наших ламп. Ну, кроме Фе, лампа которой была прозрачной, а вотзефак – желтым.

Всех их я видел с правой стороны экрана – а значит, мои друзья были где-то… сказать «рядом» или «поблизости» применительно к масштабам уровня я бы, конечно, не решился. Но, по крайней мере, пределы уровня, пока я отсыпался, никто из них не покинул.

Я присел на кровати и задумался, «залипнув» в одну точку на стене. Конечно, мне не хотелось ничего отвечать Тори, да и ждала ли она ответа? Ей было хорошо здесь, и я мог лишь порадоваться за подругу. Но по-настоящему меня волновала не она. Я выбрал желтый квадратик из списка, притянул его к центру экрана и расширил.

«Как спалось, Фе?» – набрал я. Да, вот именно так и написал. Мне ничего другого не пришло в голову. Я сидел на кровати, не спеша одеваться, вставать – куда мне вообще было спешить здесь? – и думал о наших отношениях с Фе. Что у меня к ней? Ведь ничего же не было в городе, только симпатия, добрые приятельские чувства. Не лучше ли оставить все так? И разве Башня – лучшее место для того, чтобы строить любовь? А с другой стороны – что теперь есть у нас, кроме Башни? У меня она, я у нее, ну, и наша компания. Почему же я так стремлюсь выделить нас двоих, будто мы в чем-то особенные, еще особеннее тех, кто рядом с нами, вокруг нас? Какая-то сила влекла меня к Феодосии, а после ее прекрасного преображения с этой силой становилось все труднее совладать.

Думал я и другое, конечно. А вдруг и нет никакой силы, вдруг она только кажется? Что это возникающее чувство, эта осторожная, пугающаяся сама себя тихая страсть – лишь отвлекающий маневр, неверная дорога, которая уводит нас от истинной цели, от того, зачем мы здесь. Она не открывает нас друг другу, а, напротив, прячет друг от друга, что, познавая ее, отдаваясь ей в собственных мыслях, мы становимся все дальше от себя настоящих и тем самым только приближаем расставание. Которое здесь вряд ли можно отыграть назад.

Я стер сообщение.

Была мысль отправить что-нибудь Инкеру – например, один из тех дурацких желтопузиков, но лень одолела ее. Встал и прошелся по маленькой комнатке, разгоняя свет: он становился ярче лишь там, где я появлялся, и, чтобы вся комнатка освещалась равномерно, мне пришлось неспешным шагом обойти ее. Но результат оставил меня довольным: здесь было светлей, чем дома. Хотя разве эта комнатка не была моим домом теперь?

Кажется, я толком ничего и не рассказал о ней. Но, говоря по правде, и рассказывать-то нечего. Увидел дверь – вставил лампу – прочитал воздушную надпись: «Для новоприбывших – ищи зеленый свет». Оказался в длинном коридоре: множество дверей справа и слева, перекрестки – и снова двери, двери… Разве что без меликов и их дурацких дорожек. Зеленый свет отыскался быстро: он горел над одной из дверей. Снова вставил лампу в раскрывшееся рядом с дверью отверстие. Дверь довольно заурчала, распахнулась… Ну и все.

В комнатке было что-то вроде антресоли, ну, или не знаю, как такое называлось в Башне. В общем, небольшой шкафчик, чтобы спрятать лампу. Я произнес секретное слово, которое должен был говорить всякий раз, чтобы достать свою лампу, иначе металлическая дверца антресоли не раскрылась бы. Зато за лампу я мог быть спокоен. Какое слово? Не скажу – секретное же. Я привык хранить секреты.

Когда я зашел, здесь мерцал бледный ядовитый свет, но по мере того, как ходил по комнате, он сменялся на теплый домашний. Стены были украшены приятными узорами с оттенками бледно-зеленого и голубого, почти половину всей комнатки, если не больше, занимала мягкая комфортная кровать, возле нее стояли массивные тумбы. Был еще туалет, почему-то рядом со входом в комнатку, но что о нем говорить? Самой главной странностью комнаты – и разочарованием для меня – стало то, что здесь не было окон. На первый взгляд это кажется жутковатым, ведь в комнате без окон должно быть темно, некомфортно. Но сложная система освещения работала здесь так, что недостатка в свете я не ощущал – да и в комфорте, признаюсь, тоже. Разве что его могло быть больше, но ведь мы, севастопольцы, неприхотливый народ. Однако окно есть окно, и место, где его нет, каким бы оно ни было удобным, я никак не смог бы назвать домом. Собственно, окно – это и есть дом.

Я мог здесь ходить, играя со светом. Мог сидеть, крутить вотзефак в руке. Мог спать, наконец. Но совершенно не представлял, что здесь можно делать еще. Отоспавшись и включив весь свет, просто ходил по комнате, надеясь придумать себе занятие.

В стене напротив кровати я увидел маленькую дверку. В отличие от двери туалета, которая так бросалась в глаза, что ее легко можно было перепутать со входной, эта была бледна и будто бы пряталась от взгляда. Она была того же цвета, что и стена, и ее очертания можно было заметить, лишь пристально вглядываясь – или же совсем случайно, как произошло со мной. Похоже, дверь была настольно узкой и низкой, что в нее было необходимо пропихиваться, влезать. Конечно, она сразу увлекла все мое внимание – что могло быть интереснее загадочной двери?

Я слегка надавил, и дверь поддалась, отъехала назад и отодвинулась влево – такое я видел лишь в наших троллейбусах, да и то лишь в некоторых, изредка встречавшихся на Широкоморке. Из открывшегося проема, как ледяной водой из кувшина, меня обдало белым светом. Нечто подобное мне встречалось в салоне Преображения – но там было хоть что-то, кроме идеальной белизны. Здесь же – ничего. Но я совсем не испугался, ведь куда страшнее было остаться снаружи, в комнате без окна, поселиться в ней жить. И шагнул в проем не раздумывая.

Я был даже готов упасть, лететь, не видя дна и содрогаясь от мысли о приземлении, – в конце концов, однажды я уже это прожил. Но под моими босыми ногами оказался пол – хотя и скользкий и холодный, но твердый. Я сделал по нему пару шагов вперед-назад и остановился, терпеливо ожидая, пока глаза привыкнут к белизне и наконец проступят очертания нового помещения.

Оно оказалось довольно узким. На расстоянии протянутой руки со всех сторон находились стены, чуть выше головы – потолок. Я много раз зажмуривался и снова открывал глаза в надежде увидеть что-то еще, кроме этой белизны, но все было напрасно. Меня тревожило, что дверь назад может захлопнуться и я окажусь замурован здесь.

Палец уже бродил по экрану вотзефака, выбирая цвет квадратика: кому бы написать? Ну конечно, Феодосии. Вот и появился повод.

«Фе, ты проснулась?» – отправил я и подождал. Но на экране не появилось ничего, кроме моих же слов. Нужно было убираться отсюда.

Но едва я это решил, как дверь плавно и бесшумно, но быстро встала на место. Я лишь успел ухватиться за ее край, но не смог помешать ей.

Я пережил не лучшие моменты. Рассказывать о них не буду – какой молодой парень захочет вспоминать моменты своего отчаяния, паники. Хвастать тут нечем. Но не ради хвастовства, а потому что так и было, скажу одно – первым делом я подумал: «Там осталась лампа». Бросался на дверь, сидел, голый, в белом сиянии, обхватив руками лицо, боролся с отчаянием. Но, в конце концов, у меня был вотзефак – а значит, не все казалось потерянным.

«Прости, это важно. – Я опять атаковал Фе сообщениями. – У тебя есть такая дверь в комнате, напротив кровати или где-нибудь еще? Ты можешь ее не увидеть, но… – Я закусил губу, продолжить фразу было трудно, но необходимо: – Прошу тебя, Фе, поищи ее. Это важно, я, кажется, влип».