Лампёшка вздыхает и с трудом поднимается. Она замёрзла, всё тело затекло и покрыто синяками. Девочка ступает на крыльцо и открывает дверь.
— Папа?
В комнате темно, по полу рассыпано содержимое шкафов и ящиков. Дверь печки распахнута, а отцовское кресло опрокинуто и валяется посреди носков, гороха, золы. Самого отца нигде нет, только в закутке, где стоит его кровать, видны скомканные одеяла.
Горох хрустит под ногами. Лампёшка, оскальзываясь, подходит к лестнице.
— Папа? Ты там?
Неужели он взобрался наверх? А как же нога?
Август стоит наверху, опираясь на перила, белые от птичьего помёта, красные от ржавчины. Он всматривается в море. Лампёшка останавливается рядом. Они молчат, мягкий ветер треплет им волосы.
Внизу, привалившись к подножию скалы, что высится посреди бухты, лежит корабль. Льнёт к камням, как хворое дитя к матери. Нос разнесён в щепки, мачты переломаны и торчат во все стороны. Паруса безвольно поникли. Повсюду плавают доски, бочки, обломки корабля. С берега доносятся крики, в порту отчаливают и причаливают шлюпки.
Лампёшку пронизывает ледяной холод, она закусывает губу. Это она виновата. Это всё из-за неё.
Она поднимает глаза на отца. Рыжеватые, уже седеющие волосы, щетина на подбородке. Глаза красные. Неужто всю ночь не спал? Лампёшка пробует украдкой уловить запах его дыхания, но чует только соль и ржавчину. Он ужасно рассержен на неё, это понятно. Может, он больше ни слова ей не скажет, до конца жизни.
Но Август всё же заговаривает с дочерью.
— Слушай меня. — Его голос скрежещет, будто он очень давно им не пользовался. — Запоминай хорошенько. Я всю ночь пытался починить линзу. Механизм линзы.
— Он что, сломался? — удивляется Лампёшка. — Вчера ещё работал.
Она хочет посмотреть, что там такое с линзой, но отец сжимает её руку — крепко.
— Нечего там смотреть! — говорит он. — Слушай. Слушай и повторяй за мной. Мой отец…
— Э-э-э… мой отец… — повторяет Лампёшка.
— Всю ночь пытался…
— Всю ночь пытался…
— Починить линзу.