Избранное

До рождества еще кое-как дотянули, то обруч продашь, то бочку или еще что. А как пришла весна, такой голод начался, не приведи господь, ходишь и за стенку держишься. Бабы корни варили, у ребятишек животы как барабан распухли с голодухи. Многие тогда богу душу отдали, старые и молодые. Поп не успевал отпевать, так и бегал с горы на гору, и никто ему ничего не платил.

Был я второй год как женат, но детей у нас не было. А к жатве ожидали мы ребеночка, того самого, что опосля подменили. А чей этот, не знаю…

Не больно я радовался ребеночку, правда! Есть на мне этот грех. Когда господь посылает тебе ребеночка, надо пасть ниц, благодарить его денно и нощно, а не серчать. Бог-то — он знает, что делает. Прежде чем послать тебе ребеночка, он ему отводит место для жизни, находит ему корку хлеба… А я еще молодой был, дурной. Да и жилось мне несладко. Пережили мы зиму, — да как пережили? — все я продал со двора, остались мы голы, как погорельцы. А весна об ту пору выдалась долгая, холодная. Накинул я на коня веревку, сел верхом да и объехал всю Кымпию. Недели через три вернулся с пятью горстями кукурузной муки.

Продержались мы сколько могли. Ко времени прополки опять я пустился в путь, но теперь поехал в другую сторону, через Алба-Юлию к Блажу. Две недели таскался по деревням, ничего не заработал, только что сам с голоду не подох. Коли предлагал я обручи, меня на смех подымали: «Иди-ка ты, дядя, знаешь куда со своими обручами! Мы кошку с собакой со двора прогнали — кормить нечем».

И пошел я восвояси. Бросил обручи в Муреш возле Михальца, а в Алба-Юлии продал своего коня, за бесценок продал.

И купил на вырученные деньги две меры муки. Взвалил мешок на плечи, потащился домой. Пять дней шел, все больше лесом да ночью, а днем ходить — людей боялся. Потихоньку до дому и дошел.

Жена к тому времени родила, и заместо того, чтобы возблагодарить господа, стал я браниться.

Жена еще лежала немощная в постели. Заплакала. Хотела встать, да не смогла, всего два дня минуло, как роды прошли. Я и говорю: «Ты уж лежи, отдыхай», а она плачет, коня жалеет, говорит: «Как же мы теперь? Только у нас и был что конь, а теперь словно руку нам кто отрубил».

Ругались мы с ней все две-три недели, что я дома был. Мука на глазах таяла, у нас еще одна бедная женщина кормилась, что делала всю домашнюю работу заместо больной. Думаю: что же теперь делать? Ежели сиднем сидеть сложа руки, то опять придется нам корни грызть да щавелевый отвар хлебать.

А что другие делали? Богатые жили запасенным, а бедняки — кто птиц ловил, кто зверье бил, кто целыми днями просиживал на берегу речки, ожидаючи, когда рыбка клюнет. Но и этого нам не дозволяли. Жандармы рыскали по лесам, злые как собаки. Не приведи господь попасться на охоте либо рыбалке: забьют до смерти!

Как-то вечером уговорился я с Ионом Чалабоком пойти с ночи за рыбой. Днем лил дождь.

Знал я глубокий омут, где немногие отваживались рыбу таскать. Место там глухое, кругом лес да скалы, один мысок так вклинился в реку, что обузилась она сильно, текла под скалу, а оттуда выскакивала наверх, бурливая, страшная. Но рыбы там было видимо-невидимо. Правда, далековато идти, часа два-три ходу. Да и добираться непросто: сначала все между гор да лесом, а спускаться и вовсе по отвесной круче. Летом я добирался туда по кромке реки, но в ту пору вода была еще сильно холодновата, да и завалена река камнями, бревнами, всякой всячиной. Ночью не пройти.

Сеть я еще с утра наладил. Поужинал наскоро и лег спать, наказав жене, чтоб разбудила, как луна выйдет.

Проснулся я, когда взошла луна. Стояла она над горой Горган, над самой ее верхушкой торчала, красная, будто в крови вся, вот как нынче.

Спрашиваю жену:

«Спишь, Сыя?»

«Нет, — говорит, — не сплю. Так с вечера и лежу, глаз не сомкнула».

«Пойду я. Ион ждет меня».

«Кабы не обещал ты ему, не пустила бы я тебя. Не по себе мне что-то… Неможется, страхи мучают. Померещилось мне, будто кто-то ходит в печной трубе. Кинул вниз что-то навроде камешка или комка землицы… И вокруг дома ходит…»

«Наверно, ночная птица в трубе угрелась, копошится, — говорю. — А глина-то небось в сенцах отвалилась, заново мазать надо… Болящая ты, не спится тебе, вот и лезет в голову всякое. Мне беспременно идти надо, кончается мука, что дале есть станем? Теперь вода мутная и опосля дождя, самый резон сетью ловить. Ну, храни тебя господь!»