— Черт бы побрал этот народ! — гремит преподаватель с кафедры. — Я же предупреждал, если замечу, что… что-нибудь… немедленно вон — и на дисциплинарный совет факультета! Безобразие! Ни стыда, ни совести! Взрослые люди, называется!
Со скамейки поднимается первокурсница, белобрысая худышка с перекинутыми на грудь косицами, она потерянно озирается вокруг, будто оказалась в совершенно незнакомом месте, и глаза ее наливаются слезами.
Она пробирается по проходу, но стоит полу заскрипеть у нее под ногами, она пугается, останавливается и наконец тихо-тихо, едва ступая, подходит к кафедре, белая как мел, с глазами, полными ужаса, словно преступник на место казни.
— Господин преподаватель… я… я…
Преподаватель не отрываясь смотрит на дверь, рассеянно барабаня пальцами по кафедре:
— Как! Вы еще здесь, барышня?
— Господин преподаватель… кончено… стипендия… папа… — доносятся обрывки фраз сквозь рыданья.
— Неужели все еще здесь? — недоумевает преподаватель, не удостаивая ее даже взглядом.
Студентка, пошатываясь, идет к двери. И вдруг быстро-быстро бежит обратно, словно решилась на что-то отпаянное, словно сейчас накинется на преподавателя и… она молча опускается на пол возле кафедры и отчаянно по-детски плачет.
Утомленный этой, согласитесь, нелепой сценой, которая как-то уж чересчур затянулась, преподаватель встает и, бормоча что-то себе под нос, отходит к окну. Дома, улица, он смотрит на все это с раздражением, с трудом удерживаясь, чтобы не обернуться на всхлипы у себя за спиной.
Вон воробьи облепили телеграфные провода — жалкие серые комочки пыли.
На противоположной стороне, прямо напротив окна, остановился калека на деревянной ноге, утер пот рукавом и смотрит перед собой пустым, невидящим взглядом, пощупал протез, поправил что-то, топнул и поковылял дальше, похожий на большое неуклюжее насекомое.
Городской шум притих, отхлынул, только где-то захлебываясь кричит пронзительно клаксон, кричит и кричит, будто от тоски и одиночества.
И мало-помалу тиски, сжимающие сердце, ослабевают.
Светлые картины неожиданно рано оборвавшегося детства, освещенные нежной материнской улыбкой, мелькают, мелькают перед глазами, словно кадры кинофильма.
Аудитория, студенты, дома, улица — все будто утонуло в глубоких бесцветных спокойных водах, оставив по себе лишь смутное чувство жалости к собственному бессилию. «К чему это все?» — невольно задается тихий вопрос, которым одаривает человека вечность, когда он готов уже расстаться с земным.
В аудитории зажигается свет. Преподаватель подходит к кафедре. Первокурсница, уткнувшись подбородком в колени и закрыв руками лицо, плачет, и руки ее мокры от слез.
Она в желтой узенькой кофточке, обтянувшей ее костлявые худые плечики, и похожа на тщедушного тощего котенка.
Преподаватель еще полон посетившими его видениями прошлого, но, когда на глаза ему попадается девчонка, он долго смотрит на нее… без гнева… без раздражения…
В сумеречном воздухе поплыли редкие печальные удары колокола — дальняя древняя мелодия.