Избранное

Правда, на этих «штудиях», как и на его собственном уроке — латыни, ученики занимались чем угодно, только не предметом занятий: они перекидывались в картишки, курили под партой, устраивали всякие каверзы, проказничали. Но какое это имело значение, раз учитель ничего не замечал, упоенный размышлениями о том, как много он знает и умеет, и убеждал себя, что для него нет ничего невозможного.

Пипириг Цыбок-Чоарек, учитель философии, люто ненавидел учителя истории. Он считал, что историей можно с таким же успехом заниматься и в провинции. Главное — иметь лишь ясную цель. А если писать манускрипты, начиная ход истории от Адама или пересчитывая перья на шляпке Екатерины Великой, — это все равно что толочь воду в ступе, так ничего путного не добьешься.

Он и сам пописывал в правительственную газету длинные статьи о воззрениях индийцев на божество, разглагольствовал на тему «гения и добродетели». Убеждал всех, что при желании он мог бы остаться в университете, но задыхался в тамошней атмосфере. Университет, говорил он, душит творческую инициативу, губит индивидуальность. Правда, втайне и он лелеял надежду, что в один прекрасный день его пригласят возглавить кафедру философии, ибо настоящих специалистов днем с огнем не сыщешь… А уж честных и одаренных тем более!..

Один за другим входили в зал и другие учителя: отцы семейств, отягощенные заботами, прирожденные чинуши с каллиграфическим почерком и легко гнущейся шеей, добряки и злыдни, скромные и чванливые, крикливые политиканы и циничные остряки вроде учителя гимнастики Трынтэ, жалкие, забитые, бедные…

*

Учитель математики взмахнул указкой, точно дирижер палочкой, требуя тишины и внимания, все разом притихли, и на кафедру поднялся господин директор.

Он привычным жестом подтянул штаны, потому что в самый ответственный момент они всегда норовили соскользнуть с его пухлого животика, и заговорил, охлестывая сидящих прутиком куцых фраз. Голос у него был пронзительно-резкий и гнусавый, как у хорошо откормленного сыча, и вопил он, то срываясь на визг, не зря же его называли поросенком, то бубня так, что казалось, говорит уже не он, а кто-то сидящий у него в животе. Посторонний, опешив, мог бы спросить: уж не великий ли перед ним оратор? Но, послушав с минуту-другую, пришел бы к выводу, что это не более как упражнение для голосовых связок — речь без единой законченной мысли, без мало-мальски рациональной идеи. Набор банальностей, плохо увязанных, между собой. Когда он делал короткие паузы, у всех в ушах еще долго отдавался скрежещущий звук его металлического голоса.

Начал он свою речь толкованием слова «ученик», потом долго, рассусоливал слово «дисциплина», напомнив собравшимся, что оно латинского происхождения и означает то-то и то-то, затем стал пережевывать значение слова «школа».

Насладившись путешествием по морям сравнительного языкознания, он пустился в плаванье по воздушному океану румынской истории; здесь он особо отметил, что именно дисциплина, а ничто другое, принесла победу румынской армии в битвах «под Ойтузом и Мэрэшешть» во время первой мировой войны. С заоблачных высот истории он, как черт по веревочке, спустился к проблемам современной школы и, сделав еще один кувырок в воздухе, плюхнулся в родное болото, то бишь перешел к вопросу о дисциплине в подведомственном ему лицее.

Никто давно его не слушал. Ученики шушукались, учителя, слышавшие это парадное вступление десятки раз, чуть на стенку не лезли от скуки. Подумать только, вместо того чтобы ограничиться несколькими вступительными словами и перейти к сути дела, он держит всех в зале уже битых два часа и переливает из пустого в порожнее!

Учитель гимнастики сидел и играл мускулатурой.

— Лучше бы он на четвереньках поползал, — шепнул он соседу справа.

— А-а-а!.. — на весь зал зевнул кто-то из учителей.

Ученики прыснули. Лука вскочил и погрозил им кулаком.

Господин директор прибег к еще нескольким умопомрачительным ораторским приемам, подтянул в очередной раз спадающие штаны и, завершив речь, огласил список учеников, исключенных за участие в танцевальном вечере.

— А теперь все марш домой и за учебники! Слышите! Мы решили очистить школу от скверны, оставить только здоровые ростки.

По залу пробежал гул. Исключенные ученики зашевелились и вдруг разом заговорили все.

— А Молдован?! Его почему не исключили? — громко спросил кто-то.

В зале наступила мертвая тишина. Учителя и ученики даже привстали с мест.

— Кто посмел?! — рявкнул директор.

— Я!.. Почему Молдована нет в списке?