Выжившие

– Он был очень близко, – говорит Бенжамин.

Бенжамин думает об олене, о том удивительном моменте на шоссе. Как олень повернулся в лесу, словно ждал, что Бенжамин пойдет за ним, словно звал его.

– Помните лосенка из нашего детства? – спрашивает Бенжамин.

– Что? – говорит Нильс.

– Папа сбил лося, – говорит Бенжамин. – Мы искали его и нашли в лесу. И папа добил его домкратом.

Песня закончилась, в машине стало тихо. Пьер смотрит в окно.

– Папа сбил лося? – спрашивает Нильс.

– Вы что, правда не помните? Мы стояли у дороги и смотрели на звезды. И всю дорогу домой он проплакал.

Нильс смотрит в телефон, открывает одно окошко за другим, перебирает меню. Бенжамин с надеждой смотрит на Нильса, а потом в зеркало на Пьера, тот покашливает и отводит взгляд.

– Вы не помните? – спрашивает Бенжамин.

Они не отвечают.

Машина за ними гудит. Светофор переключается на зеленый. Бенжамин включает первую передачу и трогается, вокруг темнеет, он щурится, чтобы разглядеть дорогу. Небо разверзлось, на машину обрушивается проливной дождь, и сразу за дождем налетает ветер. Бенжамин замечает, как внезапно темнеет, как ветер рвет вымпелы на штангах возле входа в отель, как пригибаются, укрываясь от непогоды, прохожие на тротуаре. Возможно, этот ветер сдует город с лица земли, это шторм, который стоило бы назвать человеческим именем.

Глава 19

Подарок на день рождения

Мама жила в центре города на самой загруженной улице. Четыре полосы, петляющий между высотками асфальт, грузовики, которые останавливались на светофоре прямо под окнами маминой квартиры и выжимали сцепление. Автобусы на дизеле выстраивались в ряд на остановке, компашки, собиравшиеся возле туннеля под железной дорогой, пинали ногами мусорные баки. На бетонных платформах валялись тысячи жеваных жвачек. Вечно неработающий эскалатор; на красной записке, приклеенной к черной резине, было указано: «Ремонт». Темнокожие таксисты преследовали пешеходов, на ломаном шведском предлагая разные маршруты по городу. Навесы над открытыми верандами ресторанов постоянно колыхались от дорожного движения. Бенжамин ждал, когда загорится зеленый свет, и смотрел на два окна маминой квартиры на первом этаже. Он видел на потолке гелиевые шарики со свисающими вниз ленточками. Кажется, на кухне промелькнула чья-то тень, какая-то фигура склонилась над раковиной, может быть, это мама. Все еще удивительно. Она казалась чужой, словно кто-то притворился ею и хлопочет на кухне. Папа ненавидел город, ездил сюда исключительно по делам, чтобы купить что-то в торговых центрах, и всегда возвращался взвинченным и в плохом настроении. То, что мама переехала сюда, воспринималось как ее протест против него, бунт против жизни, которой она жила с ним. Всего через несколько недель после похорон мама выставила квартиру на продажу и сообщила своим младшим сыновьям, что им пора подыскать себе собственное жилье. Она хотела переехать как можно быстрее, словно подчеркивая, что всегда была в заложниках папиного выбора, а теперь, освободившись, могла начать жить своей собственной жизнью. Старую семейную мебель выбросили или продали, ей не было места в новой двухкомнатной квартире матери. Папина библиотека исчезла, вся стена книг в папиной спальне, о которой он так много рассказывал, пока был жив. Впервые посетив квартиру матери, Бенжамин молча ходил по ней, он не мог смотреть на то, что было в квартире, не думая о том, чего там не было.

Бенжамин нажал на кнопку домофона, хотя знал, как мама бесится от того, что он до сих пор не выучил код. Через какое-то время домофон зажужжал, дверь открылась. Он прошел под холодным светом к лифту. Мама жила в этой квартире уже три года, иногда она приглашала Бенжамина на ужин – довольно нервное мероприятие, тихая беседа во время еды и молчание под стук приборов, – а за кофе мама уходила в себя, доставала утреннюю газету и ручку. Она закуривала сигарету и делала пометки на полях раздела о путешествиях, громко бормоча:

– Ланзароте, нет. Тенерифе, нет. Шарм-эль-Шейх… Марокко – вот здесь я еще не была. Должно быть, там интересно.

Всего через несколько дней она отправилась в путь, купила себе билет на самолет, как всегда, только для одной себя, и вернулась через неделю. Бенжамин иногда осторожно пытался выспросить, что она делала в этих путешествиях, а мама отвечала: «Да не знаю». По ее словам, она загорала, иногда встречала каких-то приятных собеседников, но в основном была одна. Как-то, вернувшись, она рассказала, что за все время путешествия не перемолвилась ни с кем ни словечком. Бенжамин подумал, что рассказывать такое неловко, это признак неудачи, одиночества, но мама очень этим гордилась. Она радовалась, была просто вне себя от счастья – она не раскрывала рта, чтобы поговорить с кем-нибудь, целых семь дней! Мама снова засела с газетой в руках, коричневая от загара, обдумывая новое путешествие. Бенжамину казалось неестественным то, что она ни разу не позвала его с собой, но для нее это было нормально, само самой подразумевалось, что она поедет одна. Их короткие встречи, заполненные тишиной. Каждый раз, приезжая к маме, он быстро уезжал, потому что ему нужно было в туалет, после каждой встречи с ней у него болел живот. Он долго молча сидел на унитазе, переживая спазмы в животе.

Казалось, что они постоянно следят друг за другом, кроме тех моментов, когда они выпивали вместе. Кажется, именно тогда, сидя за пивом в одном из местных ресторанчиков, они могли расслабиться в компании друг друга. Они немного ели и напивались допьяна, после закрытия ресторана пересекали улицу и заходили в паб. Там они выпивали еще. Они сидели среди молодежи, студентов, которых привлекло дешевое пиво и нестрогое соблюдение возрастных ограничений. Громкая музыка, мамины заплывающие глаза, набирающий силу голос, она становилась развязной и немного небрежной, называла хозяина овощной лавки «черномордым», болтала всякие пошлости, прекрасно осознавая их подноготную, и Бенжамин следовал за ней, он умел играть эту роль. Самые откровенные разговоры между ними велись именно там, когда они обменивались всякими глупостями и сплетнями, и пили, пили до тех пор, пока не грубела кожа и сквозняк из двери не переставал ощущаться. Никогда, даже в самом сильном подпитии, мама не говорила о своем горе и никогда не спрашивала Бенжамина о его горе. Однажды после такого вечера, когда они выпили особенно много и вернулись домой около двух часов ночи, Бенжамин сидел в туалете, освобождая беспокойный живот, и вдруг получил смс от мамы: «Не уверена, что буду дальше в этом участвовать».

«В чем?» – написал Бенжамин.