Выжившие

Он все видел, он помнит каждую деталь. Он помнит палату, в которую положили маму. На столике рядом с кроватью лежал ее зубной протез и вечерние газеты, стоял стакан апельсинового сока и тарелка с лазаньей, к которой она не притронулась. В вене стояла капельница, на палец было надето что-то, напоминающее наперсток, так ей измеряли уровень кислорода в крови. Регулярно заходила медсестра, проверяла показатели и делала какие-то отметки в журнале. Он не решался спросить, хорошие они были или плохие.

Бенжамин поехал домой и вернулся на следующее утро. Это была их последняя встреча. Пьер и Нильс уже были там. Ей дали морфин от боли, он сел на краешек кровати и посмотрел в ее полные непонимания глаза. Она сказала, что ей приснился странный сон. Она сидела в самолете, который летел над городом, очень низко, над самыми крышами домов, она пыталась сказать пилоту, что тот летит слишком низко, что это опасно, но ее никто не слушал.

Был день рождения Пьера, и он попытался пошутить об этом.

– Ты мне подарок сейчас подаришь или немного попозже? – спросил он.

Мамин непонимающий взгляд. Она не помнила про его день рождения. Но ее непонимание простиралось даже дальше, казалось, она вообще не знает, что значит – день рождения. Она открыла рот и задумчиво уставилась на него.

– Я шучу, мама.

У Нильса были с собой вечерние газеты, и он читал вслух новости для нее, но через некоторое время она попросила его перестать. Она выпила немного сока, сморщилась, закричала от боли и схватилась за живот. А потом она уставилась в стену, ее лицо стало невероятно уродливым. Братья пытались разговаривать с ней, но она не произносила ни слова, только сосредоточенно смотрела в стену. Она встретила смерть молча. Не отвечала на вопросы, и если кто-то сжимал ей руку, она не пожимала ее в ответ. Братья молча стояли возле нее. Потом внезапно, без предупреждения, ее сердце остановилось, и ее не стало.

– Время 16:25, – сказал Нильс. Для него это было так типично – скорбящий сын и в то же время человек порядка.

Нужно поспать.

Он не сможет пережить этот день, если хотя бы немного не поспит. Он просто не выдержит. Он знает, что ему нужно сделать. Ему нужно поговорить с братьями о том, о чем они молчали эти двадцать лет. Бенжамин переворачивает подушку и ложится на другой бок. Перед ним на ночном столике фотография трех братьев. Она сделана у озера. Бенжамин, Пьер и Нильс, солнце блестит в волосах, на них кальсоны и сапоги, коричневые загорелые мальчишечьи тела. Чистые цвета, оранжевые спасательные жилеты на фоне стального с синим отливом неба. Они улыбаются не для фотографии, а по какой-то другой причине, словно папа в тот момент, когда нажал на кнопку, сказал что-то очень смешное, чтобы сбить с них серьезность. Они смеются до икоты. Обнимают друг друга. Они светятся, три брата.

Что с ними случилось?

Только что умерла мама. Они были там вместе, в больнице, и все же поодиночке. Они ни разу не обнялись в тот день. Нильс достал фотоаппарат и начал фотографировать. Пьер вышел на маленький балкон напротив коридора и закурил сигарету. Бенжамин остался стоять посреди палаты. Потом он ушел и даже не попрощался. Они не могли друг другу помочь. Так было, сколько он себя помнил, с тех пор как он повзрослел. Никто из них не знал, что нужно сделать, чтобы посмотреть в глаза друг другу, они разговаривали, глядя в стол, быстрая прерывистая коммуникация. Иногда он думает о том, через что им пришлось пройти, как близки они были друг другу, когда были детьми, и как непонятно все сейчас: они обращались друг с другом, как чужие. И не только он, думает Бенжамин, все трое. Он видел, как Нильс берет на руки кошку, прежде чем поздороваться, прикрывается ею, как живым щитом, чтобы обняться было невозможно. Однажды утром он наткнулся в городе на Пьера. Тот Бенжамина не увидел, потому что, как обычно, был занят своим телефоном, мир для него не существовал, он жил своей жизнью, освещаемой синим сиянием экрана, и Бенжамин ничего не сказал, ничего не сделал, просто прошел мимо. Их куртки соприкоснулись, когда они миновали друг друга. Бенжамин обернулся и долго смотрел, как фигура брата удаляется и расплывается, и в его душе поднималась тоска, перерастающая в панику. Что с нами случилось?

То, что они должны были совершить сейчас, казалось невероятным. Поездка туда, на дачу, о которой уже давно никто не упоминал. Они с Пьером переживали свое детство, подшучивая над ним. Бенжамин отправлял Пьеру смс о том, что задерживается, а тот отвечал: «Такси за мой счет», – копируя манеру отца, желавшего заманить детей к себе в гости. Пьер хотел передоговориться о времени встречи, а Бенжамин отвечал: «Знаешь, давай отменим весь проект», – подражая капризному тону мамы. Нильс в свою очередь никогда не поддерживал подобные шутки. За окном медленно встает солнце, желтое пятно на сером бетоне разрастается, оно заняло уже почти весь фасад, солнечные лучи поблескивают на створках жалюзи, закрывающих окна спальни. В квартире открыто окно, но никакого шума не слышно. Город спит. Бенжамин встает с кровати, варит себе кофе. Выходит на балкончик. Маленький столик, стул и пепельница, полная окурков. За перилами висит цветочный ящик с тюльпанами – пожелтевшие, поникшие, они лежат на сухой земле, он совсем забыл о них. Еще рано, но на улице уже тепло. Синее небо, но на востоке можно увидеть полоску моря, над которым собираются тучи. Душно, как перед бурей. Он смотрит на часы. Скоро откроется бензоколонка, на которой он заберет арендованную машину.

И он уходит. В последний раз закрывает дверь в квартиру, запирает замок. Совсем скоро он уже сидит в машине. Он выезжает из города по пустым улицам, поднимается на двадцать метров над ним по бетонной эстакаде, одинокий автомобиль на пяти полосах.

Глава 21

Грунтовая дорога

Прошло несколько дней после смерти мамы. Все это время он просидел дома и вышел на улицу впервые. Он прогулялся по самому большому городскому парку, который вел к набережной. Он смотрел на верхушки деревьев над головой. Он знал, что сейчас начало июня, и листья ярко-зеленые, но уже много лет его глаза не видели этого. После несчастного случая в трансформаторной будке его увезли в больницу. У него были ожоги на руках, груди и спине, осматривавшие его врачи не могли понять, где кончается одежда и начинается кожа. После нескольких дней в больнице перед выпиской папа спросил врача, будут ли у Бенжамина какие-нибудь последствия травмы. Врач ответил, что не может сказать наверняка. Возможно, что-то проявится позже. Например, повреждения нервов могут дать о себе знать через несколько лет. Мышцы внезапно могут ослабнуть, существует риск нарушений сердечного ритма, мозговых нарушений, проблем с почками. Ничего такого не произошло. Но врач ничего не сказал о зрении. Он не предупредил, что после происшествия Бенжамин будет по-другому воспринимать цвета. Некоторые из них он утратил совсем, например синий. Он наклонялся, даже вставал на колени на полянке, и все вокруг утверждали, что здесь полно черники, но он не видел ни одной ягоды. Все цвета для него были ярче; даже через несколько часов после заката весной или летом он все еще видел на горизонте солнечный круг, а небо оставалось для него темно-розовым. Так красиво, жаль, что неправда. В юности он поражал своих одноклассников тем, что мог смотреть на солнце, не моргая. Одноклассники собирались вокруг него, кричали, звали других, чтобы посмотреть, как он это делает. Яркие цвета успокаивали его, он тянулся к ним. Он замирал, когда светофор на перекрестке переключался на красный. Иногда он заходил в магазин спорттоваров, в отдел товаров для рыбалки, и рассматривал поплавки, желтые и красные; они светились, как неоновые. Но он помнит деревья из своего детства – в начале июня он приезжал в загородный дом, и листва взрывалась ярко-зеленой энергией. Он долго страдал от того, что был не в состоянии это увидеть. А потом перестал об этом думать.

Он спустился к воде. Старые рыболовные лодки перевозили жителей элитных поселков с берега на берег. Прошелся по набережной мимо белых пассажирских судов, выстроившихся вдоль причала. Рестораны выставили таблички «Улов дня», надеясь обмануть тех туристов, которые не знают, что в этих водах ничего не водится, рыбы здесь нет, море мертвое. Встречавшиеся ему люди были одеты по-летнему, но было прохладно, как в апреле, они подняли тонкие воротники, их руки покрылись гусиной кожей. Он часто бывал здесь в последнее время. Проходил через парк вниз к пирсу, а потом поднимался обратно. Он стал чаще гулять, иногда по нескольку часов. Зимой он иногда промерзал настолько, что переставал чувствовать руки, безуспешно пытался открыть дверь, стоял, удивленно рассматривая свои руки, удивляясь, что они не могут совладать с ключами, повернуть замок. Он часто бесцельно бродил по городу, заходил на кладбища и спускался в метро, проезжал одну станцию и выходил снова. Он решил оставить тот несчастный случай позади, но все пошло не так, как он предполагал. Он постоянно возвращался мыслями в тот день. Каждый громкий звук, вспышка света, любая неожиданность возвращали его туда, в трансформаторную будку. Так случалось несколько раз за день. Стоило ему увидеть что-то особенное – и он оказывался там. Даже когда его обдавало жаром из духовки, которую он открывал, чтобы проверить, готова ли еда, он попадал туда. Иногда он даже плакал.

Неожиданный звук. Не только явный грохот, например, когда дети взрывали в туннеле петарды. Но и скрежет отодвигаемого стула в пустынном ресторане. Перестук выкладываемых в ящик вилок и ложек. Он не мог находиться в ванной, когда набиралась вода. В центре города ему становилось хуже, особенно в дождь, потому что вода усиливала шум, проезжавшие мимо автомобили грохотали, и этот грохот еще долго крутился у него в голове. Еще хуже, чем от неожиданных звуков, ему становилось от неожиданной тишины, словно с пропадавшими звуками исчезал и весь мир, и чем тише становилось, тем сильнее он чувствовал, что теряет связь с реальностью. Он долго мечтал создать идеальную тишину, с приглушенными звуками. Лежать в спальне, слушая, как в кухне работает радио. Сидеть в пустом ресторане, наблюдая за дорожными рабочими за окном, слышать звук через оконное стекло. Какое-то время он действительно так делал, но потом перестал. Постепенно собственное неблагополучие перестало его волновать. Он помнит, как впервые почувствовал это. Он был на кухне и ощутил запах гари, пошел осматривать квартиру. Следуя за запахом горящей электропроводки, он миновал гостиную и увидел электрощиток, из которого валил белый дым. Он открыл его и увидел пламя. Язычки огня облизывали заднюю стенку за пробками. Он побежал на кухню, набрал ведерко воды, бросился обратно и уже собирался выплеснуть воду на огонь, как вдруг вспомнил то, чему учили в школе: вода проводит электричество. И истории о том, как люди роняли в ванну фен и погибали. Может быть, если вылить воду, произойдет катастрофа? Он попытался задуть огонь, но тот лишь усилился, Бенжамин стоял там с ведерком в руке, как парализованный, задержав дыхание, три секунды полного покоя, затем он выплеснул воду на огонь в полной уверенности: ничего страшного.

Ничего страшного не случилось, огонь погас, пробки выскочили одна за другой, словно попкорн. На следующий день пришел электрик и починил щиток, убрал все опасные провода, но с того дня в нем засело это ощущение: ничего страшного.