Если Куинси умрет, нам придется закрыть его дело и заняться другими. Нельзя сказать, что такой вариант действий характерен для политики фонда «Блюститель» — просто прежде мы не сталкивались с подобной ситуацией. Но, если учесть, что количество дел, которые в перспективе могут быть взяты нами в работу, постоянно увеличивается, мы не можем позволить себе попытки оправдать и реабилитировать кого-то из наших клиентов посмертно. Я уверен, что наши враги понимают это, кем бы они ни были. В своих длинных монологах, которые я мысленно произношу, сидя за рулем, я, пожалуй, могу обобщенно именовать этих людей «картелем» или «бандой из Салтильо». Но слово «они» для этого подходит больше.
Итак, они отслеживают наши юридические действия. Вероятно, ходят или ездят за нами, слушают наши разговоры с помощью специальной аппаратуры и залезают в компьютеры. И, конечно, им известно о нашей недавней победе в штате Алабама. Они знают, что в своей деятельности мы добились определенных результатов, умеем постоять за себя в суде, что мы дотошны и настырны. Еще им известно, что Куинси Миллер не убивал Кита Руссо, и они не хотят, чтобы мы докопались до правды. В то же время им ни к чему вступать с нами в открытое противостояние, предпринимать попытки запугать нас, во всяком случае сейчас, поскольку это может послужить доказательством самого факта их существования. Если данный факт станет очевидным, им, наверное, придется совершить еще одно преступление, а этого им хотелось бы избежать. Подозрительный пожар, взрыв бомбы или чья-то смерть от пули могут спутать им карты и навести на их след.
Самый легкий путь остановить наше расследование — просто убрать Куинси Миллера. Для этого нужно лишь заказать нападение на него в тюрьме, где у них имеются приятели или связи с парнями, готовыми все сделать за небольшие деньги или в обмен на какие-то услуги и послабления. В конце концов, убийства в тюрьмах происходят постоянно.
Я редко изучаю записи в тюремном журнале, касающиеся поведения своих подопечных. Поскольку они ни в чем не виноваты, они обычно стараются вести себя примерно, избегают употребления наркотиков и участия в бандах, возникающих среди заключенных. Посещают образовательные курсы, которые доступны им в тюрьме, усердно работают, много читают и помогают другим заключенным. Куинси Миллер окончил среднюю школу в Сибруке в 1978 году, но не мог позволить себе учебу в колледже. Администрация сотни раз поощряла его за хорошее поведение. За ним не числится серьезных нарушений дисциплины. Он помогает заключенным, недавно оказавшимся в тюрьме, не позволить втянуть себя в тюремные разборки. Я просто не представляю, что у Куинси могли быть враги. Он качал мышцы в тренажерном зале, занимался карате и умеет постоять за себя. Вряд ли кто-нибудь сумел бы справиться с ним в одиночку, даже если бы его противник был молодым и сильным мужчиной. Я готов побиться об заклад, что Куинси не сразу уступил свирепому напору нападавших и успел дать сдачи прежде, чем они одержали верх.
Стоя в пробках на улицах Орландо, я в четвертый раз звоню в тюрьму и требую соединить меня с начальником. Разумеется, он мне не отвечает, но я хочу, чтобы начальник знал — я скоро приеду. По дороге я делаю еще примерно дюжину звонков. Вики пытается добыть какую-то информацию в больнице, но ее, увы, мало. Она сообщает мне все, что ей удалось выяснить. Потом я набираю номер Фрэнки и говорю, чтобы он ехал на юг. Вскоре я связываюсь с братом Куинси, Марвисом, — он работает на стройке в Майами и не может отпроситься. Марвис — единственный из родственников, кому не наплевать на Куинси. Он регулярно навещал его в течение всех двадцати трех лет. Марвис потрясен услышанным и хочет знать, кто сотворил такое с Куинси. Ответить ему я не могу.
Мой воротничок священнослужителя обычно хорошо «работает» в лечебных учреждениях, поэтому я надеваю его на больничной стоянке. Отделение реанимации находится на втором этаже. Я проскальзываю туда мимо медсестры, которая слишком занята и не может за всем уследить. На стульях около двери в палату с прозрачными стенами сидят два огромных молодых человека — один белый, другой чернокожий. Это тюремные охранники. Они одеты в безвкусную черно-оранжевую униформу, я видел такую на других сотрудниках Коррекционного института Гарвина. Им скучно, и они явно чувствуют себя не в своей тарелке. Решив быть вежливым, я представляюсь им как адвокат Куинси Миллера.
Как я и ожидал, охранники практически ничего не знают. На месте преступления они не были, жертву увидели только уже в машине «Скорой помощи» после того, как получили приказ поехать с раненым заключенным в больницу и проследить за тем, чтобы он не сбежал.
Куинси Миллер, вне всякого сомнения, сбежать просто не в состоянии. Он привязан к высокой больничной койке в центре палаты. Все его тело опутано трубками, а вокруг громоздятся мониторы и прочее медицинское оборудование. Аппарат искусственной вентиляции легких жужжит, нагнетая кислород в трубку, которую Куинси вставили в горло после трахеотомии. Именно благодаря этой трубке и аппарату ИВЛ Куинси может дышать и остается в живых. Его лицо покрыто толстым слоем бинта, сквозь который тоже продеты какие-то трубки.
Белый охранник сообщает мне, что за последние два часа у Куинси трижды происходила остановка сердца. Все три раза, по словам секьюрити, в палату отовсюду сбегались врачи. Чернокожий охранник подтверждает слова своего коллеги и заявляет, что, по его мнению, пациент все равно умрет, это лишь вопрос времени.
Наш разговор быстро прекращается. Молодые люди не понимают, должны ли они спать в палате на полу или же им следует найти комнату где-нибудь в близлежащем мотеле. А может, начальство ждет, что они вернутся в тюрьму? Но офис администрации уже закрыт, и найти своего босса они не могут. Я в ответ резонно замечаю, что заключенный, вообще-то, никуда из больницы не денется.
Мимо проходит врач и обращает внимание на мой воротничок. Мы с ним тихо беседуем, отойдя в сторону. Я пытаюсь максимально кратко объяснить, что семьи у пациента нет, почти двадцать три года он просидел в тюрьме за преступление, которое совершил кто-то другой, и я, будучи его адвокатом, в каком-то смысле за него отвечаю. Врач явно торопится, ему все это неинтересно. Он сообщает, что пациент получил множественные травмы и самой серьезной из них является черепно-мозговая. По словам врача, пациента, используя пентобарбитал, ввели в искусственную кому, чтобы снизить давление на мозг. Если он останется в живых, ему предстоит перенести много хирургических операций. Необходимо ликвидировать последствия переломов плеча, ключицы, верхней челюсти с левой стороны и, вероятно, носа. Одна из колотых ран оказалась глубокой — заточка проткнула легкое. У пациента, возможно, травмирован правый глаз. Насколько серьезными окажутся повреждения мозга, пока сказать невозможно, но они, видимо, будут «существенными, если пациент выживет».
У меня как у дилетанта возникает ощущение, что доктор перечисляет лишь некоторые из длинного списка травм, полученных Куинси, полагая, что ни к чему называть их все, раз больной все равно умрет.
Я все же спрашиваю, каковы шансы Куинси на благополучный исход. Врач пожимает плечами и отвечает так, словно он профессиональный картежник, сидящий за игровым столом в Лас-Вегасе:
— Один к ста.
После наступления темноты терпение двух молодых охранников в тюремной униформе иссякает. Они устали от безделья, от ощущения, что они всем мешают, от того, что при виде их медсестры хмурятся. Им надоело охранять заключенного, который при всем желании не смог бы совершить побег. К тому же они проголодались, и, судя по их обширным талиям, пропускать обед или ужин не привыкли, так что для них это дело серьезное. Я убеждаю их в том, что проведу всю ночь в комнате для посетителей, которая находится в коридоре неподалеку, и, если с Куинси что-нибудь случится, позвоню им на сотовые. Затем прощаюсь с ними, пообещав, что заключенный будет всю ночь надежно заперт в здании больницы.
В палатах отделения реанимации есть только койки для больных, а стульев нет. Появление здесь посетителей не приветствуется. Зайти ненадолго, чтобы посмотреть на больного или перемолвиться словечком с близким человеком, если он в состоянии говорить, — это еще допускается. Однако медсестры весьма агрессивно добиваются того, чтобы лишние люди в палатах не находились и, вообще, там было как можно темнее и тише.
Я устраиваюсь в комнате отдыха за углом и пытаюсь заставить себя читать. На ужин довольствуюсь какой-то едой из вендингового автомата. На мой взгляд, многие совершенно напрасно недооценивают ее. Затем я немного дремлю, после чего, включив компьютер, разбираю целый водопад электронных писем, а потом еще немного читаю. В полночь я на цыпочках пробираюсь обратно в палату Куинси. Его ЭКГ вызывает у врачей тревогу, и вокруг койки собралась целая группа медиков.
Неужели это конец? В каком-то смысле я надеюсь на это. Я не желаю Куинси смерти, но и не хочу, чтобы он просто существовал как овощ. Отгоняя эти мысли, я мысленно молюсь за него и за врачей, которые пытаются спасти его. Выйдя из палаты, я отхожу в угол коридора и сквозь стеклянную стену наблюдаю за тем, как медики предпринимают поистине героические усилия, чтобы сохранить жизнь человеку, для убийства которого штат Флорида сделал все возможное. Невинного человека, у кого извращенная система уголовного преследования украла свободу.
Борясь с переполняющими меня эмоциями, я задаю себе вопрос: можно ли сказать, что фонд «Блюститель» в ответе за то, что случилось с Куинси? Оказался бы он здесь, на больничной койке в отделении реанимации, если бы мы не взяли в работу его дело? Нет. Мечта Куинси о свободе и наше желание помочь ему выйти из тюрьмы превратили его в мишень.
Я закрываю лицо ладонями и не могу сдержать рыданий.