Опасная тропа

Засуетилась жена моя, отыскивая в комнате место, куда бы поставить эту «коробку шайтанов», как нарекли телевизор сельские старушки. Дети все ворвались и уселись на ковер, прижавшись друг к другу. Антенну я подключил к соседской. Над крышей соседа поднялся этот высокий крест. Включил телевизор, раздался щелчок и заговорил, засветился в моем доме этот голубой экран. Началась передача… Оставив детей, я вышел к жене, передал ей оставшиеся деньги и говорю:

— А ведь и тебе там выписали, жена.

— А я получила.

— Когда?

— Я только что оттуда, даже неловко, но эти студенты настояли. Знаешь, сколько я получила? Ты даже не представляешь, — шестьдесят восемь! Как здорово!

— Очень хорошо. Ты купи себе красивое платье.

— Нет, детям надо обувь и школьную форму.

— Хорошо, жена моя, покупай что ты хочешь.

Я испытывал необыкновенное чувство удовлетворения, как будто произошло нечто такое, о чем даже мы предположить не могли.

ТУМАН, ГОВОРЯТ, СМАЗКА ДЛЯ СКАЛ

Хотя к утру и прекратился дождь, но сырой, липкий туман еще заполнял все щели и подворотни. Окутаны им были горы и ущелья, улицы и сакли. И казалось, вот-вот из подворотни этот самый туман схватит тебя и станет душить. Кто-то сказал, что туман — это вроде смазки для скал. Не знаю, зачем скалам нужна такая смазка, но одно несомненно, что при таком тумане падает настроение, сердце сжимается от тоски и ты себя чувствуешь неуютно, скованно, будто тебя вдруг лишили простора и свободы, будто тебя засунули в большой сасанидский котел и закрыли крышкой.

На улице слякоть и грязь. Грязь в основном накапливается больше на подходах к селу, чем на околице. Но сегодня и по окраинным дорогам машины еле ползли с зажженными фарами, тяжело и медленно, вздрагивая и скрипя. На дорогах образовались глубокие ямы, было очень скользко, потому что грунт в этих местах глинистый. В старину гончары отсюда брали глину для своих незатейливых изделий. Моросить начало вчера вечером и в то самое время, когда на стройке появился взволнованный участковый, он искал Акраба и когда поравнялся со мной, то вполголоса сообщил, что ему поручено очень неприятное дело — доставить в райцентр начальника участка. Абдурахман глубоко вздыхал и говорил: «Никогда никого в жизни не арестовывал, а тут вот… сказали самолично…». «Интересно, удалось ли ему исполнить это грозное поручение?» — подумалось мне.

Да, нелегкий, надо сказать, в такие дни труд водителей. Размышляя об этом, я шел по скользкой обочине над обрывом в сторону нашей стройки. Слова «нашей» теперь для меня звучит в его истинном смысле. С трудом я дошел до оврага, где журчат родники. Отсюда строители двумя большими автоцистернами возят воду. Туман здесь был гуще, и моросило, будто дождь просеивали через мелкое сито. Дорогу трудно было различить. Только журчание воды говорило, как лучше мне пойти дальше, по дороге сверху, где опасный крутой поворот над пропастью, или же спуститься в овраг, перейти речку?, И вдруг до меня доходит шум увязшей машины и голос Ражбадина: «Нет, так не пойдет, надо подтолкнуть…». Голоса были слышны, но ни машины, ни людей не было видно. Я подумал, что директор нуждается в помощи и побрел по верхней дороге. И толь ко когда я подошел вплотную, увидел их. Служебный газик начальника стройучастка застрял на самом опасном месте, над пропастью.

— Сюда, сюда, Мубарак, помоги нам сдвинуть этого дьявола! — крикнул почти по колено увязший в грязь Ражбадин. Рядом с ним чертыхался и наш участковый Абдурахман.

Наполовину высунувшись из машины, глядел назад мрачный Акраб. Видимо, вчера им не удалось выехать. Странная, я скажу, была ситуация: арестованный был за рулем машины, которая увозила его в райцентр, а участковый, которому было поручено самолично доставить его, находился в качестве пассажира, директор же, по-видимому, случайно, как и я, натолкнулся на них. Меня немало удивило старание Акраба выбраться из этой трясины: куда ему спешить, ведь не на свадьбу едет, а в камеру предварительного заключения. Водитель заглушил мотор, задрал штаны выше колен и выбрался из машины, бросил несколько камней под задние колеса и вновь сел за руль. Завизжали колеса, работая вхолостую и все больше углубляясь в липкую, как клей, глину. Гляжу на себя с досадой — я весь был обрызган грязью.

— Грязь смоется, Мубарак, поможем товарищам… — сказал директор.

— Я вам не товарищ, — бросает угрюмый Акраб. — А что касается помощи, то вы уже помогли мне сесть. Все это из-за вас…

— Нет, — возразил ему Ражбадин, — если поглубже покопаться, нетрудно обнаружить, где корень зла.

— Копайтесь, копайтесь, будьте вы прокляты! — захлопнув дверцу, Акраб включил мотор и с остервенением нажал на газ. Задрожала, запрыгала машина, колеса так бешено закрутились, что дым от них пошел. И я подумал: не натворил бы неприятностей этот взбешенный человек. Только я успел об этом подумать, как машина вильнула в сторону. Ражбадин был на самом краю пропасти, взгляд мой встретился с его недоумевающим и растерянным взором. Я бросился к нему, оттолкнул его в сторону с криком: «Берегись!», а сам не рассчитал движения, поскользнулся и сорвался. Падал я долго, падал в бездну, страшная боль прорезала все тело. «Это конец, неужели все?..» и сознание мое угасло, как падающая звезда. А что было со мной после, я не знаю.

Очнулся я на больничной койке и первое, что почувствовал: страшно гудела голова, будто рой пчел влетал в мозг и вылетал. Жена, сидя у изголовья, спала. Под потолком тускло горела лампочка без абажура. На трех других кроватях больные. Хотел вытащить руку, чтобы потрогать голову, но резанула страшная боль у плеча. Правая нога у колена была забинтована. И, конечно, голова вся была забинтована, до самых бровей.