Опасная тропа

— Ты поняла меня, Асият?

— Хорошо, мама, хорошо.

— Ты же умница.

И они расстались. Догадаться не трудно, что Хадижа везет мужу добрую еду и кувшин сухого вина «Мусти», самодельное, по-дедовскому рецепту изготовленное, вино из кипяченого виноградного сока. И, конечно, горские пельмени, чтоб мог Али-Булат угостить и друзей в куше.

Хадижа — высокая, полная, пышногрудая женщина, здоровый румянец на белом лице ее так и играет. А в глазах ее больших — блеск тоски и ожидания, губы, будто неутоленные, всегда в движении. И я представляю ее: вот она поднимается к лесной опушке, где находится палатка ее мужа. И как только Хадижа приготовит обед, Али-Булат позовет к себе тех из чабанов, кто поблизости. Такой уж обычай — одному в горло и кусок не полезет.

Веселый и беззаботный этот народ — чабаны. Да, так всегда кажется, хотя забот у них больше, чем у кого-либо. Не говоря уже о том, что надо пасти овец, следить, чтоб равномерно было использовано пастбище, водить на водопой, сколько им труда и волнений стоит проведение искусственного осеменения и стрижка. И чтобы не было потерь по пути к летним пастбищам, стригут они овец до начала перекочевки, еще на зимовье. Учитывается даже то, что овцы по пути, проходя через заросли и кусты, теряют шерсть. Вы сами, почтенные, наверняка наблюдали: после того, как пройдет отара, сколько клочьев шерсти остается на колючках? Чабаны — народ практичный, веселый и добродушный. И в личной жизни толк знают, и в мирских делах разбираются. Древняя эта профессия на землей стара, как сама земля, но и важна, как дело того, кто выращивает хлеб. «Коротка героя жизнь, но еще короче у чабана!» — пелось в старой песне. Эти слова уже опровергнуты нашей действительностью. Чем не герой Сирхан — отец Усмана, заслуженный животновод республики. Это он с каждой овцы в среднем по три с половиной килограмма шерсти настриг и сдал на откорм баранчиков раннего ягнения два килограмма каждый. Или возьмите Али-Булата, четыре ордена он имеет.

Если вы повстречаетесь с ним или на зимовье, или на летних пастбищах, когда он за отарой, вглядитесь хорошенько в него, сколько восторга и радости в нем! И слышен его знакомый окрик: «Но-но, чтоб вы насытились, но-но, чтоб болезни вас не коснулись, барашки-ребятушки, но-но, не туда, не туда… чтоб умножились вы, рожая тройняшек!». И сядет Али-Булат на бугорок, затянет с удовольствием сигарету, пустит сизый дымок, потреплет рукой траву и призадумается о чем-то о своем. Ни тревог тебе ежечасных, ни забот, и некому здесь портить настроение. Даже если объявится волк — и то не беда, пусть утащит слабую больную овцу, это его доля, а безобразничать волку он не даст. Странное дело: овцеводство у нас кочевое, и вместе с отарами кочуют и волки, да-да, весной с отарами в горы, на летние пастбища, а осенью на зимние в Ногайской степи. Раньше у каждой крупной отары было свое семейство волков, теперь этого не стало, потому что большинство овец перевозят по железной дороге на так называемых поездах-вертушках, а разве в загоны-вертушки с овцами погрузишь волка? Вот так, на станциях, где погружают в вагоны овец, воют-плачут волки, сетуют, что их с собой не берут. Ищи теперь своих овец… И находят они, да-да, в этом убедился Али-Булат. Он в горах поймал волка и отрезал ему одно ухо. Представьте себе, зимой в Ногайской степи он встретился с одноухим и даже обрадовался так, словно встретился со старым знакомым, мяса ему положил.

Ели-пили чабаны и хвалили, благодарили щедрые руки Хадижи. А сама она все смотрела на мужа: где надо, пришила пуговицы, где было порвано, зашила.

Я пешком возвращался из райцентра, где принимал участие в учительской конференции. Пешком я шел не потому, что не было попутных машин, я просто люблю ходить эти двенадцать километров, которые я не раз прошел в детстве, тем более, что не так уж много двенадцать километров! То там то здесь на лугах стояли уже стога сена, трава второго укоса пахнет сильнее, пьяняще. Сочная трава, альпийская… И воздух вдоль тропы чистый. В этом аромате легко растворяются все запахи последнего месяца лета. И на том самом месте, где мы в прошлый раз вслед за Усманом свернули к чабанам, я столкнулся с Хадижой, которая спускалась с тропы к дороге.

— А где лошадь? — спросил я ее.

— Оставила на пастбище… — с приветливой улыбкой сказала она. Живая и подвижная, она была радостно возбуждена. — Какой прекрасный сегодня день, сосед.

— Да, Хадижа, славные дни…

— У мужа была, поесть ему носила, — как бы оправдываясь, проговорила она.

— Как они там?

— Живут… — засмеялась она, сорвав веточку с орешника. — Кыш, сорока-воровка! — вдруг схватила она камешек и кинула в сторону ивового куста, на который опустилась сорока. — Всю дорогу от самой палатки летит она вслед за мной.

Да и на самом деле этот черно-белый комочек застрекотал, будто желая подразнить: «Я все видел, я все слышал!». Мы поднимались не по дороге, а по тропе, по которой ходили и наши предки. И вдруг слева с пригорка слышим голос Сирхана.

— Эй, Хадижа!

— Что тебе? — оглядывается она.

— Скажи моей жене, моей Меседу, если она завтра в это время не будет здесь, то…

— То что? — смеется Хадижа.