Опасная тропа

Сегодня твоя свадьба, девочка ты моя шилагинская, сегодня ты в воздушно-белом наряде поклонишься другому… Сегодня не падают листья в ущелье Конгожи, сегодня оно одето в белый свадебный наряд, но почему он напоминает мне саван, почему так тоскливо сегодня здесь? Нет слез, есть мороз трескучий, заползающий в душу холодной змеей. Сегодня дико завывает ветер, стонут на морозе деревья, и река в два рукава трещит под панцирем льда. Сегодня плачет моя душа, этот день сразил меня, девочка ты моя шилагинская. Будь счастлива, будь счастлива, будь счастлива…»

ПИСЬМО ТРИДЦАТЬ ПЕРВОЕ

Конверт с изображением редкого, растущего в труднодоступных высотах цветка эдельвейса; знакомой нам уже девичьей рукой написанный адрес: Дагестан, Махачкала, главпочта, до востребования. Нури-Саиду.

А письма в конверте нет.

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Не спрашивайте меня, почтенные мои, как и где я нашел эти письма. Нашел я их так, как горцы находят клад, разрушая стены старой отцовской сакли, чтоб заложить фундамент для нового дома. Не спрашивайте меня о дальнейшей судьбе героев этой повести; только очень прошу вас: если где-нибудь на привокзальной скамеечке подсядет к вам человек, попросит сигарету и захочет поговорить с вами, не отвергайте его, выслушайте, и если из сбивчивого рассказа поймете, что это Нури-Саид, то скажите, что его сын и дочурка живы и здоровы и что ждут своего папу.

Вот и весь рассказ, почтенные мои, остается только поблагодарить вас за доброе сочувствие и внимание. Большого вам счастья!

РАССКАЗЫ

БЕРЕГИТЕ МЕДВЕДЯ

С детства хорошо я запомнил одну поучительную горскую сказку о злой мачехе, слабовольном отце, его несчастной дочери и благородной медведице. В ней, этой сказке, рассказывалось о том, как по настоянию злой мачехи отец уводит свою дочь в глубь леса, и когда она, бедняга, уставшая, заснула, завернувшись в бешмет отца, то он, чтоб не разбудить ее, отрезал полу бешмета и ушел в слезах восвояси, бросив родную любимую дочь. Несчастная девочка проснулась среди ночи и горько-горько заплакала. Лесные звери сжалились над ней, а сердобольная большая медведица, уронив в лапу слезу величиной с горошину, приютила ее. Вскоре из этой девочки выросла лесная красавица Цибац, что значит Новый месяц, и с тех пор светом ее бывает освещена лесная опушка даже в самую темную ночь. Запала мне в душу тогда эта история, и часто в детстве я мечтал встретить на опушке леса медведя или медвежонка, но так и не привелось…

Как-то раз в минуты откровенности усатый дядя мой (да прибавится ему доброго здоровья!) сказал: «Худший зверь — это зверь в человеке, а тот зверь, что в лесу, в джунглях, в саваннах, достоин нашего искреннего и глубокого сочувствия и заботы. Да-да, время такое настало, почтенные, берегите зверей».

Часто вспоминаю я эти слова. В самом деле, если глубоко призадуматься, ведь слово «зверь» потеряло свое изначальное значение, которое имело в те времена, когда существование человека в некотором смысле зависело от схватки с хищником. А вот в смысле выражения сущности некоторых двуногих натур слово «зверь» глубоко сохранило свое истинное содержание, если не сказать больше — даже углубилось в своем значении, обнажая оскал хищника.

На днях на гудекане, решившись разобраться в корне жизни, почтенные отцы наши пришли к такому выводу, что живые клетки на планете даны раз и навсегда в определенном количестве и сохраняются они в этом количестве только видоизменяясь, ибо каждая живая клетка — это станция, дающая энергию жизни. Раз так, то, следуя закону физики о сохранении энергии, мы можем утверждать, глубокомысленно твердили почтенные, что если растет количество одного вида живых существ, то обязательно уменьшается количество другого вида, если в одном каком-нибудь регионе растет количество обезьян, то в другом регионе может уменьшиться количество рыбы или птицы. Я не знаю, насколько такое умозаключение наших мудрецов научно подтверждается, но меня очень озадачило то, с какой категоричностью они это говорили. Они утверждали это так, будто каждое слово гвоздями прибивали к перекладине второго этажа. Да, горцы порой, собравшись на гудекане скоротать свой досуг, затронут такие вопросы мироздания, что могут подвергнуть сомнению самые незыблемые научные открытия.

И все это я не случайно рассказываю. Собственно, только теперь я перейду к самому рассказу.

…Убитый зверем двухгодовалый бычок с белой отметиной на лбу лежал за зарослями терна на небольшом ровном пятачке на скалистом склоне Иха-Даква. Все вокруг было запорошено очень ранним для этих мест снегом, о котором говорят: цветы обжег и на корень упал. В этом году холода наступили так неожиданно, что даже ячмень — знаменитый горский магар — оказался под снегом. Многие лесные звери не успели лечь в зимнюю спячку, да и не набрали для этого еще достаточного жира.

Бычок этот принадлежал моему соседу, шоферу школьного грузовика. Грузовик его по годам старше самого хозяина, поэтому все детали к нему шофер сам мастерит у себя во дворе. Галбец, так зовут его, умудрился из меди, расплавив домашнюю утварь, отлить некоторые крупные детали, если не верите, можете посетить его, и вы увидите во дворе у него под навесом формы, изготовленные для литья.

Мрачный и угрюмый стоит рядом со мной Галбец, имя его по-нашему значит или сразу двадцать волков вместе, или просто барс. Крайне был расстроен он и места себе не находил с тех пор, как узнал о случившемся, — на днях он собирался зарезать своего бычка, заготовить на зиму мясо, колбас. Не схватил, а сорвал он со стены охотничье ружье и перезарядил пулевыми патронами…

— Проклятая тварь! — возмущался Галбец, исказив в гневе свое рябое лицо, будто в него самого кто-то нечаянно выстрелил не дробью, а порохом. — Я не стерплю такого издевательства! Я ни от кого еще не терпел убытков! Убью! Убью, не будь я Галбец!

И на место происшествия он взял с собой меня и соседа своего Алибека, человека немногословного, добродушного.

— Вот, вот, смотрите — это его следы… Чтоб ему пусто было! Но ничего, угощу я его свинцом. Вот увидите…