Жена улыбалась той знакомой ее улыбкой, которая и прощала, и обещала многое…
Егорша медлению, придирчиво оглядел Марью: «А она еще ничего… Щеки, как налитые, крепкие, и круглый подбородок не опал. Да она еще хоть куда баба…»
— Так пойдем, поешь… — уже попросила жена.
— Э, нет! — Егорша проворно встал. — Я уж до полной победы… Ты вот что, ты пить принеси!
Припекало солнце, парила растворенная теплом земля. Внизу, под угором, растекалась струистая голубая хмарь.
Егорша пахал… Перебрался с Чалой на огород — это совсем рядышком — к бабке Дроновой. У нее под Москвой двое сынов полегли… Уже жар опал, уже вечерней сыростью пахнуло и угор засинел, уже потускнела белизна березовых стволов на большаке, когда он заканчивал с огородом у Клавдии Гординой, тоже солдатской вдовы…
Отвел лошадь на конюшню, задал ей корма и возвращался домой медленно, походкой усталого вконец человека.
Он не сразу услышал, что окликнули его. Повернулся и под старой ветлой увидел всех их: Дарью, бабку Дронову и Клавдию. Женщины сидели тесно, прямо — тихие вдовы в черных платках.
Поднялась Дарья, в руках ее блеснуло стекло.
— Ну, зачем вы… — обиделся Егорша. — Я не ради выпивки.
Встали и остальные женщины, окружили, тяжело задышали в лицо Егорши. Чужим, суровым голосом бабка Дронова оказала:
— Та наших помяни. Соседей, своих товарищей…
— Ладно! — коротко согласился Егорша, помня о святости обряда поминовения. Он осторожно принял бутылку и не сунул ее, как обычно, в карман, а понес в руке с бережью, с неосудимым торжеством. Хлебное оно, вино. Солнце, сила злака и горечь мужицкого пота в нем… Помянет, помянет он сегодня всех бывших пахарей…
А дома Марья объявила весело:
— Баньку я истопила…
Он парился и мылся недолго, торопил себя. В теплой вечерней сумеречи избы — огня Марья еще не зажигала — разобрал, что на столе и мясо, и разное погребное.
— Выныка мою сряду…
Марья поняла, спешно подала уже выглаженные гимнастерку и галифе — те самые, в которых муж пришел с фронта. Хромовые сапоги Егорша достал из сундука сам.
Он затянул на себе широкий, давно потрескавшийся ремень, звякнул медалями, прошелся ладонью по большой серебряной звезде Славы и, выпрямившись, разом стал каким-то другим, даже для себя.
Подошел к столу, налил полный стакан.
ebooksa