— Тебе, Федор, особое спасибо! А согласись, ты ведь не только лодки колотил, но и из себя кое-что выколачивал… Заходи чаевничать. Жду…
К толпе рабочих спускался с яра Белобородов, и учительница тотчас увидела его. Радист был в бобриковой тужурке и шапке.
Начальник опередил Никольскую, почти закричал:
— Николай Васильевич! Труби Иванову: кончили с матой, кончили-и-и! Сам, сам сочиняй телеграмму!
…Три лодки одновременно отвалили от Боровой и повернули на другую сторону Чулыма. Впереди плыли кимяевцы, следом податливо гребли веслами другие мужики — плотогоны, в последней лодке сидели Романов, Швора, Андрюха и Логачев.
На берегу задвигались, опять зашумели. Все, кто провожал лодки, заторопились за поселок, к такелажному складу. Слишком уж много было отдано пятой… И стала она для сплавщиков чем-то большим, нежели тысяча кубометров отборной сибирской березы. Будто нечто самое дорогое и от них самих в этой мате осталось…
От такелажного все видно. По сосновому накатнику, что лежал поверх затопленной березы, бегали туда-сюда Бекасов и Пайгин, засуетились у ворота с грузами и у причальных тросов другие плотогоны.
Романов стоял на головке и громко, отрывисто выкрикивал слова команд. Теперь он еще раз оценил то, как умело выбрал Швора место для формировки маты. Ее передняя часть обрезалась чуть выше Соковой заводи, и сейчас, когда мату освободили от натяжения береговых тросов, сильная стрежевая струя сразу потянула ее на солнечную середину реки.
Над тесовой избушкой, что стояла на головке, заплескалось на ветру красное полотнище.
И тут же грянуло с берега:
— Ура-а!
По дому у Романова все переделано, и не знал он, чем занять себя в этот последний выходной день.
А день тянулся долго. После обеда без всякой надобности начальник пошел в конторку.
Только перебрал на столе бумажки, тут и шаги по крыльцу.
— Мы как сговорились… — Тихон был рад приходу Никольской. Присаживайтесь, Олимпиада Степановна! Отправили мату, и вот, будто потерял что, — места себе никак не найду. Давайте поскучаем вместе. А может, у вас дело какое?
Учительница сидела на деревянном диванчике какая-то грустная, с тихой печалью в глубоких серых глазах.
Она и отозвалась-то не сразу.
— Нет, пожалуй… Просто так забрела. Иду берегом, вижу — сидишь…
Ушла Никольская с той, принесенной грустинкой в глазах. И грустинку эту опять-таки заметил Тихон.
«Что это с ней?» — обеспокоился он. Ему вдруг стало нехорошо, как-то одиноко и безотчетно тревожно. И уже не сиделось в конторке. Смахнул бумаги в ящик стола и вышел на улицу.
ebooksa