Успел, перехватил женщину на половине дороги к складу. На ней было грубое холщовое платье под старым мужским пиджаком, на голове клетчатый полушалок.
Помешанная остановилась, напряглась глазами и узнала. Ее красивое некогда лицо искривилось, стало жалким. Пана вскинула искусанные комарьем руки и по-детски захныкала:
— Тишенька, построим лодочку, поищем Павли-ика-а… Кожаков-то не хочет, все от меня прячется-я…
И женщина дико выругалась.
Романов умел ладить с Соковой. Иногда это очень хорошо удавалось ему.
— Пойдем… В контору айда, Пана!
Женщина тут же забыла, куда и зачем шла, покорно поплелась следом, загребая босыми, синими от холода ногами дорожную пыль. Монотонно, плаксиво просила:
— Тишенька, поныряй, поищи Павлика-а…
Романов оглянулся, пообещал:
— Вот с матой кончим, обязательно, обязательно поищем!
У конторки он снова обернулся и сказал то, что говорил уже много раз:
— Заходи, Пана. Талон на хлеб дам.
— Павлика накормлю-ю… — детским счастливым смехом залилась Пана. — Табачку дай, табачку!
Из бухгалтерии, на стук шагов, выглянула Варвара Клевцова. Увидела Пану, испуганно ойкнула и плотно прикрыла дверь в свою клетушку.
Тихон не курил: когда-то отец ремнем раз и навсегда отвадил, но в столе у него всегда водился табак, а случалось, и папиросы «Для охотников».
Пана жадно схватила выложенную на стол пачку махорки, вынула из кармана пиджака гнутую короткую трубку и тут же набила ее.
Павла трубка, мужнина… В том же, левом, кармане пиджака носил… Романов вздохнул. Он отрезал талончик на пятьсот граммов хлеба и подал.
— Ларек открыт, Пана…
Женщина смахнула рукой талончик в мешок. Начальник испугался, даже через стол перегнулся — нет ли дыры, не потеряется ли талончик в дороге?
Мешок был целый, залатанный…