Пятая мата

Тихон доволен: лица рабочих усталые, голодные, а взгляд светлый. У Корнева отечные мешки в подглазьях почти не видны. «Э, брат, на людях-то на поправку пошел! — радуется про себя Романов. — Совсем, было, на конюшне сдал… Маленько еще подкормить тебя, и захочешь ты жить, хрен таковский…»

Мужики курят крепчайший самосад. Тот самый, который с девятой гряды от бани, как говорят они.

— Иванов опять вызывал меня на переговоры… Жмет и спуску не дает!

— Ихо дело таковско — знай командуй! — усмехается в бороду Корнев. — Для кого земля вертись, а мы, работнички, за колышки держись…

— Удержимся, хватит силы, Федя… И никакой Гитлер нас не окинет! — ловко переводит разговор на другое начальник. — А что касается Иванова, трясут директора за березу будь-будь… Говорит, волос седой в голове пошел… Ну я к вам не попусту… — И Тихон объясняет замысел Бекасова. — Ты, Федор, и вы, ребята (Чудновы согласно кивают черными головами), после обеда туда, к Боровой, значит… Попробовать надо, а то каждый день кто-то уходит с реки — ноги и руки, они не железные.

— Как Киняйкин в больнице, поправляется? — сдержанно, как бы невзначай, опрашивает Корнев.

Романов разом постигает, что за этим вопросом Федора скрывается многое. Права Никольская, запало Корневу в душу увечье Василия. Не просто запало — на лодки вот привело. Ну, ну…

— А ничего, — торопится с ответом Романов. — На поправку пошел Вася! Всем привет, жалкует, что не с нами…

Начальник ловит на себе взгляд Индукаева. Любит старый остяк, чтобы в общем разговоре и его не обошли.

— Как, Гаврилыч, не сидят мужики без кокор?

Старик хитровато щурит на солнце узкие щелки глаз, сияет широким желтым лицом.

— Хватат их, товарища начальник. А ты чо токо коворил… Ты коворил Наське моей нова юпка шей. Нет юпка! — Индукаев переводит дух, блаженно улыбается. — А шипко хороший Наська стал. Топрый, стерва, все ласкат…

— Ох, Гаврилыч, уржесся с тобой! — закинув головы, гогочут братья Чудновы. — Как Наська ласкат-то?

— А сопсем меня не матюкат, стерва…

— Значит, улестил… — весело косится на Индукаева Корнев.

— Каво тамотка улестил, чем улестил?! — смущенный, бормочет Индукаев. — Это товарища начальник, Тишка вон улестил. Посулил нову юпку!

— Будет и юбка, будет и новая кофта твоей Настасье, — не сдерживая веселого смеха, обещает Тихон. — На днях привезут товар. Клевцова справки уже пишет!

Никто еще не увидел, а Романов-то заметил, что к такелажному складу, словно во сне, брела с пустым мешком Пана Сокова.

«За щепой она идет…» — догадался Тихон и помрачнел, представил, что может произойти здесь. Уже один вид сумасшедшей весь настрой рабочим испортит — кому приятно человеческое увечье, его недуги. Отвести надо Пану от мужиков.

Ему, Романову, не впервой принимать на себя беду других — на то и начальник, главный в поселке. Вот и сейчас — отдувайся за чужие грехи…