Чародей

В своем роде это была прекрасная вещь и подарок хороший. Но увы, Чарли объяснил детям, приходящим на специальную службу для молодежи, что, входя в церковь, следует остановиться на миг перед картиной и склонить голову. Обычай быстро укоренился, захватив также и матерей, не желающих отставать, когда их детишки выражают надлежащее почтение Господу. Так картина Чарли стала много более чем картиной, и именно тогда епископ решил, что пришло время деликатно одернуть кое-кого.

Деликатное одергивание – обычный метод, к которому прибегает епископ, если что-то пошло не так. Решительные действия откладываются, насколько возможно. Епископ посещал приход Святого Айдана раз в год, когда проводились особые службы по случаю конфирмации, а в другое время там не появлялся. Мне кажется, эти службы ему очень нравились за то, что предоставляли случай надеть красивую мантию, а также митру; в церквях более евангельского толка он их не носил. Епископ – всего лишь человек и предпочитает красоваться в полном наборе аксессуаров, положенных по должности, когда не нужно потом объясняться с подозрительными прихожанами Низкой церкви, «неистовыми лютеранами», как называл их Дарси Дуайер, цитируя Шекспира[78]. На этот раз епископ не десантировался в приходе Святого Айдана самолично: это могло бы придать его упреку слишком большую резкость. Он чрезвычайно деликатно организовал приезд одного из своих доверенных подручных, достопочтенного архидиакона Эдвина Алчина, для произнесения проповеди на утренней службе – или канонической мессе, как ее называли в приходе Святого Айдана, – в конце ноября.

В небольшом теле архидиакона, за невыразительным лицом скрывался неукротимый дух. Когда епископ намекал на необходимость пастырского упрека, Эдвин Алчин препоясывал чресла и выражал такой упрек, что доходило даже до самого толстокожего нарушителя. Эдвин Алчин получал удовольствие от подобных заданий, точно так же как и от некоторых весьма жестких действий финансового характера, выполняемых по долгу службы. У неисправного плательщика, вызванного к Алчину в его чрезвычайно строгий кабинет в епархиальном доме, не было ни единого шанса. Впрочем, Алчин крайне редко выдавал деньги церкви взаймы под ненадежный залог или вкладывал их в ненадежные инвестиции. Шутка «наш епископ – бессребреник, зато архидиакон – алчен» часто всплывала, когда об Алчине говорили за глаза. Но это несправедливо: Алчин не стремился к личному обогащению, зато в денежных делах церкви был жесток, требователен и безжалостен настолько, что даже среди банкиров – да что там банкиров, даже среди страховых инспекторов и сборщиков налогов такие попадаются редко.

Он не одобрял дела, творившиеся в приходе Святого Айдана, и спикировал туда в последнее воскресенье перед Рождественским постом, «заряженный на медведя», как говорили в Карауле Сиу.

Он не бушевал. Неприкрытый гнев иногда позволяют себе пастыри Римско-католической церкви, но англикане предпочитают ледяную улыбку, притворное добродушие и меч, спрятанный в пальмовой ветви. Взойдя на амвон, архидиакон сообщил слушателям, что желал бы привлечь их внимание к одному из краеугольных камней Церкви, о котором иногда забывают или пренебрегают им просто потому, что воспринимают как должное. Он говорил о Тридцати Девяти статьях, так скромно расположенных почти в самом конце молитвенника: в них сформулировано учение Англиканской Церкви Англии, неотъемлемой частью которой является Англиканская Церковь Канады. Конечно, Церковь не то чтобы страстно печется о догмах, но, как мы все понимаем, нужны какие-то правила, какие-то руководящие принципы, и потому – вот они. Каждому усердному прихожанину или прихожанке следовало бы перечитывать их раз в год – просто чтобы лишний раз проверить, не пренебрегают ли этими правилами, не затерлись ли они и не подверглись ли искажениям.

Это одна из причин, почему у нас в приходах существуют такие замечательные люди, церковные старосты; их работа заключается в том, чтобы следить за выполнением правил, даже если эти правила отчасти гибки. Церковь стоит на весьма демократическом основании, и за нами, служителями церкви, тоже кто-то должен приглядывать. Ха-ха. О, архидиакон умел пошутить с амвона!

Когда имеешь дело с правилами, так и тянет поискать способы их обойти. Такая изобретательность напрашивается сама, потому что человек – хитроумное создание и вечно проверяет границы на прочность, выясняя, как далеко можно зайти, при этом не нажив себе неприятностей. Разве все мы в детстве не поступали именно так? А в школе? Конечно да. Но мы узнали, что правила составлены с мудростью и любовью, людьми, которые тщательно их продумали, желая уберечь нас от глупых и порой опасных ошибок.

Глупые и опасные ошибки в церковных делах? Разве это возможно? О, очень даже возможно. И часто они проистекают из самых лучших побуждений – например, из любви к красоте. Красоте музыки – она удивительно действенна, когда используется в разумных пределах, но может легко соскользнуть за грань того, что сам Алчин именует концертированием: обольщение духа сладостными звуками, любимыми ради них самих, а не как вспомогательное средство для молитвы и надлежащего поклонения Богу. Разумеется, в обширной библиотеке церковной музыки множество такой, которая была сложена до Реформации, а следовательно, ее тексты написаны по-латыни. О, какое искушение – исполнять эти мелодии с этими словами, ведь они так прекрасны сами по себе и так сладостны для слуха понимающего латынь! Но… что же мы читаем в Тридцать Пятой статье? «Общие молитвы и таинства должны проходить на понятном народу языке». Ведь это искушение очевидно? Конечно да. Но разве оно простительно? Ответом может быть только решительное «нет».

(Именно в этот момент с хоров храма, где Декурси-Парри и его хор ожидали, когда придет пора петь мотет «Regina coeli, laetare» Палестрины по-латыни, раздался звук, подобный театральному грому. Это доктор Парри уронил на пол огромную стопку сборников гимнов – максимум, что он мог себе позволить, когда ему хотелось осыпать проповедника ирландскими ругательствами.)

Не смутившись подобными проявлениями строптивости, а даже вдохновившись ими, архидиакон Алчин перешел к цитированию проповеди № 6 из сборника общеупотребительных проповедей, «Против избыточного убранства». Достойное служение Богу, безусловно, требует приличествующих облачений для священнослужителей – чтобы сделать очевидным их сан и их отличие от паствы, чьими пастырями они являются. Но как легко соскользнуть в безумие украшательства, увлечения нарядами и избыточными церемониями, которые он не может назвать иначе как театральными. Разумеется, он ничего не имеет против театра. Лучшие его образцы не только развлекают, но и воистину назидают. Но мы знаем, что цель актеров – предстать теми, кем они не являются. А мы, разумеется, не хотим, чтобы наши священники представали чем-либо иным, кроме тех, кем они являются на самом деле – смиренными слугами Божьими, последователями смиренного Спасителя.

Этой речью архидиакон хорошенько наступил на любимые мозоли церковных старост, которые должны были следить за исполнением Тридцати Девяти статей и придерживать чересчур увлекающихся пасторов. Декурси-Парри совершенно определенно считал, что любой первоклассной музыке найдется место в церкви, которую ему случалось во всеуслышание называть «своей» церковью. Он считал, что прекрасная музыка назидает гораздо лучше кое-как состряпанной проповеди. Чарли, ритуалист, покраснел – не от стыда, а от гнева. Я видел затылок Чипс и чувствовал, что она обижена за свою мантию и роскошную вышивку, которой ее щедро украшает. А Чипс не прощала обид.

Один лишь отец Хоббс был безмятежен. Он слегка кивал, вероятно думая о своем.

Архидиакон Алчин подходил к завершению проповеди. Как он улыбался, как сияла его лысина, как прыгало его адамово яблоко, пока он изрыгал желчь, облеченную в медовые слова! Он не собирался об этом говорить, сказал он (он был хороший ритор и знал, как ценят слушатели якобы отклонение от заранее приготовленного текста), но сегодня утром не мог не заметить, как некоторые члены конгрегации, входя в церковь, останавливались на миг перед картиной, висящей у входа, словно поклоняясь ей. Картина, безусловно, прекрасная, но поклонение? Он видел, что некоторые дети – девочки – делали книксен, а мальчики склоняли голову. Догадываются ли эти драгоценные младенческие души, в какой они опасности? Их родители должны обдумать предостережение против угрозы идолопоклонства, содержащееся в статье Тридцать Пятой.

Он знал – поскольку чувствовал реакцию слушателей, – что его слова покажутся добрым прихожанам Святого Айдана несомненным упреком. Он не будет смягчать выражения: это в самом деле упрек, но не упрек правителя подданным. (Кстати, он прекрасно знал, что в приходе Святого Айдана снова ввели в употребление термин «правитель хора», ненавистный ему, поскольку этот термин, как его ни понимай, шел вразрез с духом англиканства.) Нет, его, Эдвина Алчина, устами говорит сам епископ, в том самом духе «успокоения и умиротворения», предписанном епископам в Первоначальном предисловии к Общеупотребительному молитвеннику, до сих пор предваряющем книгу, которая есть у всех нас и всеми нами любима.

«А теперь – во имя Отца и Сына и Святого Духа», – заключил архидиакон Алчин, но не перекрестился, как полагалось, по мнению конгрегации Святого Айдана, в конце настоящей проповеди.

Это было не просто масло, подлитое в огонь; это было открытое объявление войны, и приход зажужжал, как растревоженный улей.

Назавтра, в понедельник, я зашел по делу в мастерскую одной из самых важных пчел. То был мистер Альберт Рассел, чья типография располагалась за несколько улиц от церкви. Я часто бывал у него по своим типографским нуждам – мне требовалось очень многое, и печатником он был отличным. Бумага для моих личных писем, бумага с шапкой для деловой переписки, бланки счетов – «За визиты на дом… За частную консультацию… За дополнительные процедуры и лекарства…» и все прочее, по необходимости, с прекрасным кадуцеем в верхнем левом углу. Мне нравилась глянцевая бумага и цвет типографской краски, который мистер Рассел именовал «античный красный».

Мистер Рассел был старостой в приходе Святого Айдана.

– Вы видали когда-нибудь такую наглость? – воскликнул он. – Говорит, что вещает устами епископа. Я знаю епископа. Еще с тех пор, как он был настоятелем у Святого Павла. Такие речи на него совершенно не похожи. Я думаю, епископ велел ему заскочить к Святому Айдану и намекнуть, что капелька умеренности не помешает. Но такие мелочные нападки! Он даже не упустил, что отец Айрдейл решил звать Дарси Дуайера «правителем хора». Это всего лишь старинное название регента. И очень мило как благодарность за двадцатилетнюю службу приходу. По-моему, это даже предложил сам доктор Парри. И это значит, что по большим праздникам Дарси имеет право надевать мантию, что ему, конечно, приятно. Да, они любят облачаться, а что в этом плохого? Это разнообразит службы и делает их поярче. И прекрасно увязывается с понятием церковного года – ну, знаете, все эти литургические цвета облачений и алтарных покровов. У нас в приходе теперь неплохой набор облачений – и это все пожертвования. То, что сейчас вышивает мисс Тодхантер, – просто умереть не встать. Пусть будет больше цвета. Конечно, я по ремеслу занимаюсь цветом, так что неудивительно, что мне это нравится. Но Милликен тоже одобряет, а он – второй староста. Мы свое дело знаем; нам не нужно, чтобы какой-то посторонний из епархиального управления учил нас, как быть старостами. Я на днях увижусь с епископом и, пожалуй, намекну ему, что Эд Алчин несет от его имени всякую отсебятину.

Мистер Рассел сердился, но он был сдержанным человеком и признавал авторитет епископа, тоже сдержанного человека, с которым можно поговорить почтительно, но с нажимом.