– Оно так и выходит. Я это и твоему Иванцову хотел пояснить. Но он молодой и горячий. И слушать не стал. Кричал что де все это заговор. Имя царицы приплел. Дескать по именному повелению действует! Я ему дураку говорил, что Ромка, человек с норовом. Нельзя ему на дыбу сразу. Добром надо было.
– Эх! – Соколов ударил кулаком по столу. – Самому нужно было это сделать, а не посылать Иванцова! Он молодой и с него спрос невелик! Моя в том вина.
– Молодой говоришь? Но твой Иванцов совсем не дурак, Степан Елисеевич. Хоть и молодой, да ранний. Веришь ли ему?
– Он кажется мне человеком честным. И за дело взялся рьяно. Сразу видно желает до правды докопаться. Я таким же был в его годы.
– Хорошо если так.
– А чего ты против него имеешь, Ларион Данилович?
– Я-то? Я ничего не имею. Я токмо присматриваюсь. Не люблю шибко резвых людишек. Они у меня всегда подозрение вызывают. Я много лет в разбойном, и много чего повидал. Но, что у тебя, зацепок разве нет по салтычихину делу, кроме этого Мишки убиенного?
– Пока не могу ничего доказать. Куда не ткнусь – всюду шиш. А мне нужно отстранить Салтыкову от управления имениями для начала. Тогда дело пойдет. Тогда сумею узнать правду, виновна она, али нет. В этом помощник-то мой князь Цицианов прав.
Гусев хохотнул:
– Эка, ты загнул, Степан Елисеевич! Эка, загнул! Отстранить Салтыкову? Это дело непростое и не в один месяц сделается. Сама-то она не признается. А вот если применить пытку, то может и выйдет чего путного. Это бы сразу дело с мертвой точки сдвинуло.
–А ты про Уложение от лета 1742-го не забыл ли? – спросил Соколов дьяка. – В нем про пытки сказано, что де пора ограничить их применение в процессе следственных дел. Во как! Чиновников первых восьми рангов пытать и вовсе не вселено, а тако же баб брюхатых, да отроков до 15 годов, да лиц дворянского звания.
–Но это Уложение так принято и не было, Степан Елисеевич. И сии ограничения не введены в действие. Я вот здесь при сыске уж много лет сижу, а в последние два года все поменялось и без принятия Уложения. При императоре Петре Федоровиче, царствие ему небесное, несколько тайных циркуляров мы получили. Пытать не можно при полном доказательстве вины заарестованного. А такоже не можно пытать более чем положено по тяжести преступления. И поступил такоже совет их столицы, что при предварительном следствии и вовсе никого лучше пытке не подвергать.
–Я же пытками никогда не увлекался. До всего своим умом доходил.
–Оно и видно. А новая-то государыня в этом вопросе со своим супругом покойным во всем согласие имеет. Так что про пытку Салтычихи и думать не моги. Не дадут тебе такого разрешения. Я хоть в столице то и не бывал, но знаю, что новая императрица с филозофами в переписке дружеской состоит. И просвещенный монархизм нам готовит.
– Просвещенный говоришь? Сколь еще дикости в нашем народе и необузданности. Но да бог с ними со всеми. Мне дело делать надобно. Дело многотрудное. Ну, а ты не смог бы мне в этом деле помощь оказать, Ларион Данилыч?
– Я-то? Я человек не шибко великий, и мне против салтыковской родни идти, что против ветра плевать. Прокурор Хвощинский за неё голову снимет. Он убийство крепостного и за преступление не почитает. Он и сам батогами своих холопов чересчур часто потчует.
– Прижать бы его чем, – пробормотал Соколов. – Ведь не безгрешен прокурор-то?
– Кто богу не грешен, кто бабке не внук? Много на нем дел висит таких, что прижать его можно. Донос кляузный на него написать нетрудно. Но как доказать? Вот вопрос. Хвощинский мастер хоронить концы в воду. Но один ход я тебе к нему дам.
– Какой? – Соколов ухватился за соломинку. Он знал – Гусев плохого совета не даст.
– Эк, тебя разбирает, Степан Елисеевич. Чего лично тебе Салтыкова плохого сделала? Поясни мне старому дураку?
ebooksa