– В какой-то момент наши пути разойдутся, – мягко сказал Эдгар, когда они вышли за границу рыбацкой деревни.
Марина вздрогнула. Она не думала, что Эдгар может отказаться путешествовать вместе с ней. Странно – они были практически незнакомы, но от мысли продолжить путь в одиночестве ей стало очень страшно. С ним у нее была хотя бы иллюзия безопасности – без него не оставалось ничего.
– Но почему? В смысле… Ты же тоже кого-то ищешь.
– Так и есть. – Эдгар опустил глаза. – И именно поэтому в какой-то момент вас покину. Компания слишком отвлекает от скорби и раздумий. Тосковать одному куда проще, а мне не стоит отвлекаться. Для меня это особенно важно.
– Что? Но почему?
– Даже если мне не удастся встретить ее… Я хотел бы помнить Вирджинию как можно дольше. А значит, не могу позволить себе стирать ее образ из памяти чужими историями, – торжественно сказал он.
Они помолчали.
– Есть и еще кое-что. – На этот раз он выглядел не торжественно, а просто печально. – Здесь… Я не вполне понимаю этого, но здесь все живет по определенным законам. И пока что мне кажется… Если пойдем вместе, один из нас перестанет быть героем собственной истории. Станет героем истории второго. А в истории, где героев много, кто-то обречен никогда не достичь своей цели. Так бывает всегда – я знаю это слишком хорошо, ведь я и сам создаю истории. Один всегда должен быть неудачником, чтобы на его фоне второй оказался еще большим счастливцем.
Марина молчала, не зная, что сказать, и он торопливо продолжил:
– Но пока что – я с вами. Нам обоим нужно пересечь море. Здесь я везде искал… Предстоит долгий путь, и мы еще успеем разделиться без ущерба для историй друг друга.
Помедлив, Марина кивнула. А что еще ей оставалось?
Они шли вдоль кромки моря, кажется, несколько дней – довольно быстро Марина потеряла счет времени. Было совершенно непонятно, как считать. Бледное, зашторенное дымкой солнце больше не показывалось, и весь свет, который вел их, исходил от ярко-оранжевой луны, которая все это время оставалась идеально круглой, да пары звезд, похожих на чьи-то хищно сощуренные глаза в оперении острых ресниц. Марина окончательно и бесповоротно разуверилась в том, что происходящее – только сон. Никогда раньше ей не снилось что-то настолько долгое.
Справа от них было Темное море без конца и края, берег слева сливался с горизонтом, как будто не было на свете ни деревень, ни городов, ни лесов. Не было ничего, кроме песка и мелких камней, моря, ветра, соли и темноты.
Когда они уставали, Эдгар разжигал костер. Они ели и пили мало, но Марина почти не чувствовала голода и жажды и не беспокоилась о том, что будет, когда у них закончатся вода и еда. Она была уверена, что после сна на собственном плаще, расстеленном на песке, не сможет разогнуться от боли, но просыпалась легко и продолжала путь, как будто несколькими часами раньше не ворочалась на мелких камушках, пытаясь уснуть.
В какой-то момент Марина начала думать, что теория Эдгара о загробном бытии кажется достаточно логичной, но оставалось совершенно непонятным, что именно случилось с ней, пока она лежала под кроватью у Ани. К тому же, несмотря на все странности, она чувствовала себя очень живой – даже более живой, чем за долгие годы до этого. Остро пахло морем, и каждый новый ветерок доносил другие запахи. Звезды мерцали нежно, и, проводя ладонью по песку, Марина чувствовала каждую песчинку.
Теперь она твердо знала: что бы ни происходило, она была все ближе и ближе к Ане. Иногда она доставала из карманов калейдоскоп и варган и разглядывала их – проводила пальцем по бронзовой поверхности одного, слегка колебала металлический язычок второго. Она до сих пор не решилась ни посмотреть в калейдоскоп, ни попытаться сыграть на варгане. Может быть, все это было просто глупой историей, которую она придумала себе в утешение. Даже если это так – история шла по правилам, подчинялась внутренней логике, которую Марина чувствовала, даже если не смогла бы описать словами. Для варгана и калейдоскопа должно было наступить правильное время – как в сказке или детской игре, в которой, как ни старайся, никогда не удастся совместить шар и квадратную прорезь в фанере.
Однажды ночью или днем, похожим на ночь, она спросила Эдгара, молча глядевшего в костер:
– Как, вы говорили, ее зовут? Женщину, которую вы ищете?
– Ее зовут Вирджиния. – Он ответил тихо и быстро, как будто ждал вопроса все эти дни. – Она была совсем девочкой, ребенком, когда стала моей женой. Мы долгое время не касались тел друг друга, хотя были супругами. Мне говорили, что стоило подождать. Жениться на ней, когда придет время. Но ее душа… Ее душа была чудом. Сияющим, дрожащим огоньком во мраке вечной ночи и забвения. Я был готов ждать сколько угодно ради права греться у этого огня. Она была… Как птица, как жизнь, как сама любовь. Все лучшее, что есть в человеке, было воплощено в Вирджинии. Ее мать стала мне матерью. Наша жизнь текла так мирно и счастливо… Миссис Клемм занималась хозяйством. Вирджиния рисовала, музицировала и пела нам по вечерам. Я писал, писал как никогда… Теперь мне кажется, что все это было просто сном.
– Что случилось? – тихо спросила Марина. Костер с неуместно громким хрустом перекусил тонкую ветку.