– Ощущение, что мы были на дне день или даже больше, – пробормотала Марина, – непонятно, как считать… Когда солнца нет… И телефона. – Она осеклась, ожидая расспросов, но Эдгар не проявил к ее словам никакого интереса.
– Тебе не интересно, – спросила она, ложась на спину и подкладывая под голову сумку, плотнее укутываясь в плащ, – как дела сейчас в мире?
– В мире?
– Ну да… Двадцать первый век. Многое изменилось. Тебе неинтересно знать?
Эдгар, не глядя на Марину, покачал головой. Его взгляд не отрывался от звезд, одна за другой зажигающихся на темном небе.
– Прошлое и в моем настоящем всегда влекло меня больше будущего. А единственное будущее, которое тревожит меня сейчас, – это будущее Вирджинии. Я не хочу уходить от нее далеко даже в мыслях.
Марина замолчала. Она вдруг подумала о том, что уже довольно долго думает об Ане куда меньше, чем думала о ней дома, до встречи с Морской матерью.
Мысли стали путаться, и она плавно провалилась в сон, чувствуя, как тракт Матери мерно дрожит под щекой.
Она проснулась и обнаружила, что накануне уснула прямо на песке – золотистом, теплом, будто нагретом солнцем.
Она была одна. Вокруг, медленно и величаво кивая лохматыми верхушками елей, мерно гудел лес.
– Эй? – Собственный голос звучал странно, неуместно. Никто не откликнулся, даже лес оставил вопрос без ответа, и она, пошатываясь, поднялась, стряхнула золотистый песок с колен. Потянулась к бедру – в кармане джинсов должен был оказаться мобильный, но джинсов на ней не было, вместо них – платье и плащ. Непривычные. Она была абсолютно уверена, что не носила ничего подобного прежде. Синий плащ был порван и вымазан глиной, как будто еще недавно в нем продирались через колючее переплетение кустов. Она порылась в карманах – пусто, только два круглых шарика, похожих на елочные, синий и зеленый, на замызганной нитке. Растерянно покрутив в руках, женщина осторожно убрала их обратно в карман.
Сумка, болтавшаяся на плече, была почти пуста. Фляга с водой, несколько желтых продолговатых плодов, твердых и кислых с виду. Два разных носка – синий и серый. Спички. Сухие листья.
Она машинально растерла их в пальцах, поднесла к носу.
Листья пахли хвоей, и это сбивало с толку. Как они оказались у нее в сумке? Как она вообще оказалась здесь одна, посреди леса? Ответы ускользали, как увиденное на грани между явью и сном. Казалось, нужно совсем немного напрячься и она тут же вспомнит все, нитью потянутся со дна ее памяти вереницы воспоминаний…
С нарастающим ужасом женщина подумала: кто она? Зачем она здесь и куда идет?
– Кто я? – спросила она вслух, и лес сочувственно забормотал, закивал верхушками деревьев.
Медленно, потирая виски, – голова болела, как с похмелья, – она пошла вперед по золотистой дороге, потому что больше ей совершенно некуда было идти.
Мягко ступая по гудящей тропе, она вдруг подумала, что, собственно говоря, не может быть абсолютно уверенной в том, что идет туда, куда направлялась раньше, а не в обратную сторону. С другой стороны, если она все равно не помнила, ни куда идет, ни откуда явилась, это не имело большого значения. Ей не было особенно страшно – только муторно на душе, и не выходило думать ни о чем, кроме упорного желания вспомнить.
Женщина шла сквозь темный лес, и только сияние золотистой дорожки освещало ей путь. Невозможно было сказать точно, как долго она шла, потому что даже день наступил как-то сразу, рывком, без рассвета. Миг – и все небо перед ней оказалось как будто залито водой, в которой мыли грязные кисти.
В этот момент дорога сделала очень крутой поворот вправо – и за ближайшим холмом, покрытым темными деревьями со спиралевидными кронами, она вдруг увидела город.