Нечто из Рютте

Они подъехали к дому ведьмы. Все вокруг заросло бурьяном да репейником в человеческий рост, да и домом это строение назвать было нельзя. Нечто среднее между хижиной и землянкой, а крыша напоминала холм, поросший мхом. Трубы не оказалось, дым выходил через дыру в крыше. Площадь перед домом была загажена и воняла гнилью. Все спешились. Стражников оставили с лошадями, а монах, сержант и Волков пошли в жилище, по очереди переступая через давно сдохшую кошку.

Волков не был раньше в домах ведуний, но почему-то представлял все именно так, как было в хижине: замусоренный очаг посреди жилища, все стены в пучках высохших трав, старые вонючие тряпки по углам, рогатые черепа, сушеные гады, угри и жабы и вонь, вонь гниения, которую не забивал даже дым.

Старуха стояла у очага с лампой в руке. Была она наполовину лысая. Крючковатые разбухшие артритные пальцы дрожали. Серые губы не переставая что-то жевали, то и дело растягиваясь в страшную беззубую улыбку, как будто она была рада гостям. Во рту было всего пять желтых зубов, три сверху и два снизу, и правый глаз навыкате с бельмом. Когда старуха зашепелявила, Волков едва понимал, что она говорит:

– Налетели, налетели коршуны-вороны. Рыскали-рыскали вокруг и добрались до старухи. Ищете что, птицы жадные? Крови теплой или мертвечины пахучей?

Молодой монах стал осенять себя святым знамением трясущейся рукой, его примеру последовал и сержант. Волкову тоже стало не по себе от ее мерзкого голоса, но он только сложил руки на груди и стоял, молча разглядывая старуху, а та единственным живым глазом с любопытством смотрела на него.

– А вот и он, черный ворон, вон он каков, глаз недобрый, рука крепкая. Всю жизнь убивал и к нам приехал убивать. Скоро опять убивать будет. Кровь – еда его.

Монах, да и сержант стояли, словно в оцепенении, слушали бормотание ужасной ведьмы, а Волков, видя это, произнес:

– Хватит уже чушь нести. На меня твоя болтовня не действует. – Он глядел ей прямо в глаз.

– Силен, силен коршун-ворон, – продолжала бормотать старуха. – Ни глаза, ни руки не боится.

Она стала чуть раскачиваться из стороны в сторону, завывать и водить перед лицом Волкова лампой, а он наклонился и достал из сапога стилет. Левой рукой схватил старушечью руку с лампой, подтянул ведьму к себе, кончиком оружия коснулся нижнего века здорового глаза и сказал:

– Говорят, что сглаз сразу заканчивается, если вырезать глаз у сглазившего, слыхала про такое?

– А-ха-ха-ха! – залилась она сухим смехом, дыша в лицо солдата тухлятиной. – Силен коршун-ворон, ничего не боится, всех видит, все знает. Глаз у него черный, кровь пьет да через смерть перешагивает. Да вот только долго ли он будет через смерть шагать?

– Хватит нести чушь. – Солдат толкнул старуху.

Та выронила лампу, улетела в ворох мусора. В хижине стало темно, только чуть тлевшие угли в очаге давали свет.

– Ну, что встали? – чуть раздраженно произнес солдат. – Пошли отсюда.

Ни монаху, ни сержанту повторять было не нужно, они тут же выскочили из землянки ведьмы. Солдат вышел последним. Он никогда бы не признался, но ему стало сразу легче, как только он вышел на улицу. Там его как будто душили, а тут позволили дышать. И возникло четкое желание побыстрее убраться из этого мерзкого места. Сержант молча сел на коня, а монах бубнил и бубнил молитвы, раз за разом продолжая осенять себя святым знамением.

– Да хватит уже! – раздраженно рыкнул на него Волков. – Чего ты тут жути нагоняешь?

Монах полез на коня, но взгляд его был отрешенным. Он никак не мог попасть ногой в стремя.

– Да что с тобой, чертов монах, – ругался солдат.

Стражники с непониманием и страхом смотрели на них.