Сердце Стужи

22
18
20
22
24
26
28
30

«Это ещё кто? Гоните прочь этого самозванца!»

Ничего такого не случилось. Страж с поклоном попросил позволения убедиться в том, что у господина нет оружия… И Ульм ступил под сень деревьев усадьбы Ассели. Этот диковатый парк понравился ему даже больше дворцового. Он напоминал о лесе, о доме – и хотя Унельм почти никогда не скучал по Ильмору, это напоминание было приятно.

Фонарики мерцали в лесном полумраке, как слуги Снежной девы с потемневших от времени картинок на стенах ильморской школы. Лёгкие колокольчики звенели в ветвях. Тут и там смеялись, пели, целовались, хихикали. Где-то вдалеке играла музыка, лились рекой пунш и снисс, шумела вода в фонтанах, чьи высокие струны были подсвечены синим и зелёным.

Унельм шёл в глубь сада наугад – к видневшейся вдалеке крыше усадьбы. Омилия назначила ему встречу у фонтана за ней, и он старался идти уверенно, как свой человек в усадьбе.

То и дело он натыкался на гуляющих.

Группа молодых диннов в масках шумно спорила, пока слуги расторопно подливали им пунш.

– Всех препараторов давно пора было взять под более жёсткий контроль! Мы все увидели наконец, к чему ведёт их особое положение, их безнаказанность…

– Хотите, чтобы потом таких, как Стром, стало больше?! Казнить? Да казнить его мало…

– Господа, вы стоите здесь благодаря Строму и таким, как он. Вся наша государственность построена на эксплуатации препараторов. Суда всё ещё не было, и…

– Рэлли, послушать тебя, так препараторы непогрешимы. «Эксплуатация, эксплуатация»… Модное чужеземное словечко. У Кьертании – свой, особый путь…

Унельм двинулся дальше.

Хмельная полная женщина в костюме эвеньевой феи дёрнула его за крыло и предложила прогуляться; толпа подростков в масках снитиров обступила, требуя, чтобы он немедленно выпил с ними пунша, невысокий старик без маски, но в шляпе с полосатой тульей, заявил, что Унельм, судя по сапогам, – его старый знакомый, Энри, и он не успокоится, пока не рассчитается с ним за ту самую партию в тавлы…

Унельм уворачивался, раскланивался, улыбался, прятался в толпе – и наконец достиг фонтана, надёжно укрытого деревьями от посторонних глаз.

Сердце колотилось как бешеное – в тот миг ему плевать было на Магнуса, Олке, даже Строма. Он давно не видел Мил, а теперь увидит. Он не задавался вопросом о том, как и почему это вышло, – просто плавал в блаженстве, как в бадье с горячей водой – чудо из чудес – посреди холода злейшей зимы.

Фонтан из белого мрамора – какие-то обнажённые женщины, олени, хаары, парящие над сплетением колючего кустарника…

Он сразу различил тонкую фигурку у дальней стены, и у него сжалось сердце. Она была одета Снежной девой – смелый наряд, которого остереглась бы, наверное, любая обыкновенная девушка, из опасений разозлить храмовых служителей… Но Омилия не была обыкновенной девушкой.

Белый подол струился по полу, как вода, и уже немного запачкался землёй. К нему прилипли сухие листья и розовый лепесток – Унельм почувствовал непреодолимое желание упасть к её ногам, прижать к губам этот испачканный подол и умереть от счастья. Он встряхнулся, часто заморгал. То, что случилось с ним, было сродни болезни – и сейчас, глядя на тонкую белую фигурку, слабый узел светлых волос, глаза цвета озёрной воды, поблёскивающие из-под маски, он вдруг ощутил необъяснимый страх.

– Мил! – Её глаза вспыхнули, завидев его, она как будто пробудилась от сна.

– Унельм! – она быстро огляделась, прежде чем броситься к нему навстречу, быстро, торопливо обнять за шею, счастливо хихикнуть на ухо. – Здравствуй!

Он ощутил её тепло, мягкость небольшой девичьей груди, свежесть дыхания, и сдавленно рассмеялся, отстранился.