Он – нет.
Унельм стоял у дверей, пока она торопливо рылась в бумагах на изящном письменном столике, одни только костяные ножки которого стоили, должно быть, дороже, чем годовая аренда его крохотной квартирки.
– Не то… не то… Хотя… это уже что-то.
– Что там? – Её беспечность была заразительна, и Унельм с трудом поборол искушение оставить свой пост.
– Письма… она переписывалась с молодыми диннами. Наследниками… Что бы об этом сказал её муж, а? – Прядь выбилась из причёски и упала Омилии на лоб; она сердито сдула её с лица.
– Ты говорила, она занимаетеся политикой. Может, в этом и дело?
– Да, точно. Ты прав. – Омилия торопливо пробегала взглядом одно письмо за другим.
С их уходом на столе останется полный кавардак – заметит ли Адела? Судя по тому, что успел увидеть Ульм, заходя, хозяйка комнаты и сама не придерживалась особого порядка в бумагах.
– Она писала Уллеми, Рэлли, Дамсону… Кажется, хотела их поддержки на советах… Неудивительно. Их взгляды… Мать говорит, над этими домами хорошо бы «поработать». Обычно это значит, что динны в них для её целей не годятся.
– Её целей?
Плечи Омилии дёрнулись, как от холода.
– Единая и несокрушимая Кьертания во льдах, как это было веками. Прочный союз Химмельнов и храмов… Препараторы под жёстким контролем… И чем меньше контактов с чужеземцами – не считая зарабатывания на них денег, разумеется, – тем лучше.
– Звучит весело.
– А то. Моя мать знает толк в веселье. – Омилия всё ещё перебирала письма и тубусы, вперемешку лежавшие на столе. – Смотри-ка… Аллеми, Веллеси и Рамсону она тоже писала.
Запах крови. Вырванные глаза. Эрик Стром, молча ожидающий, пока охранители закуют его в цепи…
Ульм вздрогнул.
– Что именно?
– Я не знаю. Её письма им вернулись запечатанными. Одно, два, три… Она писала им несколько раз. Дьяволы… – Омилия с досадой стукнула кулачком по столу. – Если мы распечатаем тубусы, она точно заметит, что кто-то рылся в её вещах.
– По мне, так об этом можно уже не особенно беспокоиться.
Омилия улыбнулась, но вид у неё был немного уязвлённый.