Сердце Стужи

– Прямо сейчас у меня нет времени думать об этом, – Омилия вздрогнула, услышав в собственном голосе ледяные Кораделины нотки. – Моя мать хочет выдать меня замуж за Дерека Раллеми, пока отца нет в стране.

Глаза Биркера сверкнули, пальцы правой руки судорожно впились в подлокотник кресла.

– Вот как, – тихо сказал он без тени обычной насмешливости. – Умно.

– Значит, это правда. Ты в самом деле думал, о том, чтобы… – Омилия осеклась, и некоторое время оба они настороженно молчали, будто вдруг наткнувшиеся друг на друга в лесу звери, не знающие, чего ожидать.

– Не пойму, с чего ты взяла это, сестричка, – сказал он наконец своим мягким, обычным голосом. Блеск в его глазах потух, и он снова был Биркером, её братом, смотрящим на неё со смесью сочувствия и насмешки. – Да, твоя мать сумела меня удивить. И мне жаль, что сумела… Поправь, если ошибаюсь, но ты, кажется, не горела желанием выходить замуж? И уж тем более за мальчишку Раллеми?

– Не горела. Но если это единственный способ обезопасить мои притязания…

Биркер улыбнулся:

– Ты говоришь с чужого голоса, Мил. С каких это пор тебя так уж сильно волнуют твои «притязания»?

– А ты, видно, решил, что раз они, как тебе кажется, меня не волнуют, можно начать играть против меня, обманывать меня, интриговать у меня за спиной? – Сердце колотилось, и кровь гулко стучала в висках – Омилия не планировала выходить из себя, но слишком многое навалилось на неё за последний день.

– Интриговать у кого-то не за спиной – довольно нелепое занятие, – протянул Биркер, сощурившись. – Но я всё ещё не понимаю, с чего ты всё это взяла.

– Мы стали реже видеться, и…

– Разве это не твоё решение? – Биркер пожал плечами; как всегда, это вышло у него немного криво, на один бок. – Я, пресветлая сестрица, никуда отсюда не убегу. Сижу здесь каждый день, целыми днями… это ты стала редкой гостью в парке. Я не спрашиваю – с чего.

– …и то, что я встретила тебя тогда у отца, это…

– Ах, вот оно что. – Впервые с начала разговора серые глаза Биркера потемнели. – Давай-ка кое-что проясним, Мил. Ты и твоя мать и вправду лишили меня трона, причитающегося мне по праву рождения. Это не секрет ни для кого из нас – но разве когда-то я позволял этому маленькому незаметному факту вставать между нами?

Омилия молчала.

– Никогда, Мил. С тех самых пор, как я увидел тебя, такую крошечную и надоедливую, я понял, что не научусь тебя ненавидеть… или даже недолюбливать. Я и не пытался. Я согласился на роль, которая выпала мне после того, как твоя мать уломала отца сделать выбор в твою пользу – потому что, пусть ты младше, а за твоей матерью поддержки тогда было куда меньше, чем было некогда за моей… Ты здорова, Мил, а я – калека. И я никогда ни словом, ни взглядом не упрекнул тебя за то, в чём ты не виновата… О чём ты не просила. И что теперь? Ты, ты сама упрекаешь меня…. за то? За то, что в кои-то веки отец снова говорит со мной? Что ж, прости за то, что я – всё ещё его сын…

Омилия сжала кулаки так, что ногти впились в ладони, но промолчала.

– Во дворце всё всегда сложно, – он снова пожал плечами. – Но мне хотелось верить, что по крайней мере между тобой и мной всё может быть просто. Возможно, я ошибался. Кстати… ты, должно быть, обронила.

Омилия вздрогнула. Перед ней, между энциклопедией знатных родов Кьертании и блюдцем с заветренным печеньем, лежала открытка Унельма.

– Это не моё, – быстро сказала она, и Биркер рассмеялся.