Расставшись с ними обоими, я возвращаюсь домой и завариваю копченого чаю.
Выставляю на столик три чашки, разливаю из большого заварника чай на троих.
Одну чашку я ставлю перед портретом Наставницы. Другую — перед тетушкой Сусико. И, позвонив в колокольчик, складываю ладони перед самым кончиком носа.
Ни с Наставницей, ни с тетушкой Сусико мне уже никогда не свидеться. Когда-то я лелеяла в себе надежду, что это возможно и что, когда мы снова встретимся, я обязательно все исправлю… Но такие надежды бессмысленны. Сегодня я поняла это, глядя на отца Кюпи-тян.
Что ж… Придется сделать еще один шаг в мир без наставницы.
Я сажусь за стол, ставлю чашку перед собой. Окошко над лестницей в доме госпожи Барбары горит оранжевым огоньком.
Допив чай, я выставляю перед собой на столик пенал с перламутровыми голубками.
Открываю треснувшую крышку, достаю авторучку.
Когда я только пошла в старшую школу, Наставница подарила мне в качестве талисмана перьевую ручку
По ее гладкому черному корпусу пробегали отражения золотистых элементов колпачка, и от этой строжайшей красоты и правда хотелось вытянуться в струнку.
Но с каких-то пор писать этой ручкой я избегала. Хотя как инструмент для написания красивых писем она была безупречна. И от этого парадокса, я помню, меня здорово корчило по ночам.
— Прости… — выдыхаю я то, что должно упасть на бумагу.
От моих пальцев ручка постепенно согревается. Сама остается прохладной, но дышит живой теплотой.
Ну что, сказала я себе.
Пора просыпаться от долгого, долгого сна.
С молитвой об этом снимаю с авторучки колпачок.
Кончик пера слепит чистейшим золотым отливом…
Не может быть! Подношу кончик пера к самым глазам. На нем ни капельки чернил.